– Господин Иоганн!… – вдруг всполошилась служанка. – Ведь госпожа оставила вам письмо. Как я могла позабыть об этом! О несчастная Анхен!…
И она принесла Месяцу сложенный вчетверо лист бумаги. «En deux!» – только и было начертано на нем рукой Ульрике. И от листка этого исходил едва уловимый запах роз.
Анхен спросила:
– Вы придете еще? Ваш корабль вернется в Любек?
– Я приду. И вернется корабль. Чего бы это ни стоило…
Явившись на когг, Месяц спросил россиян и эрариев, не назовут ли ему имя человека, за которым до сих пор водится весьма крупный должок. Россияне и эрарии ответили своему капитану: есть такой человек, имя ему – Герхард Гаук. Тотчас же наведались к старому Виллибальду в надежде выведать у него что-нибудь о Герде. Но старик оказался при смерти; он кончал свои дни, не приходя в сознание, окруженный и обихаживаемый не родственниками, а милосердными госпитальными сиделками, – нищий, одинокий. Эрарии ничего не сумели понять из той бессмыслицы, что нес умирающий. Они ушли, оставив несчастному Виллибальду немного денег для свершения последнего обряда. «Юстус», пополнив запасы воды и продовольствия, прикупив огненосного зелья, ядер и картечи, вышел в море.
Вначале отправились на поиски «Сабины» все к тому же Данцигу, в порту которого некоторые купцы видели ее так же часто, как «Юстус» в Любеке, но удача их в этот раз шла другим курсом, и они не нашли, что искали. Один купец из Кенигсберга подсказал им, где искать, – кое-кто из его приятелей видели «Сабину» на нарвском пути южнее шхер. Туда и отправились. У берегов Ливонии сразились с одним польским капером, который, по всей видимости, не сомневался, что близость своих берегов (а эта часть Ливонии вместе с Ригой в те годы как раз принадлежала Польше) умножит его силы. Но капер крупно просчитался, в единоборстве с «Юстусом» ему пришлось более чем худо – после нескольких минут боя он затонул, и вместе с кораблем утонула большая часть команды. Нескольких человек россияне подобрали и предложили им жизнь и службу на судне взамен единственной услуги – те должны были помочь отыскать «Сабину». Эти люди, отчаянные головы из немцев и голландцев, сперва очень обрадовались и благодарили капитана за доброе с ними обхождение, однако, услышав о «Сабине», совершенно переменились. Они сказали, что «Юстусу» не справиться с этим дьявольским кораблем, и уж лучше бы им отказаться от такой опасной затеи, а их, подобранных с польского капера, – бросить обратно в волны. Капитан Месяц, выслушав их речи, так и поступил, но перед тем дал им лодку. Каперы же, подобно тому кёнигсбергскому купцу, направили россиян в шхеры.
Три дня лавировали среди тысяч и тысяч островов и островков; и каждый в душе трижды проклял это диковинное место, ибо боялись наткнуться на одну из мелей или того хуже – на подводную скалу, каких здесь было в изобилии; и еще здесь, как в дремучем лесу, можно было запросто заблудиться. Но Тойво Линнеус знал эти места; также он понимал язык тайных лоцманских указателей – то на скале приметит знак, то на дереве зарубку, то обойдет поплавок, то на ходу совместит две береговые приметы, то обождет прилива, чтобы перескочить мель, а в ином проливе побоится течения. А еще штурман Линнеус знал наперечет все старые каперские стоянки, – так и водил он судно от одной бухточки к другой, от сруба к срубу, от кострища к кострищу, пока наконец преблагой Бог не даровал им удачу. Ранним утром четвертого дня в одной из укромных бухт обнаружили троих каперов. И хотя «Сабины» среди них не оказалось, радость на когге была велика, тем более, что им удалось подойти незамеченными и застать каперов врасплох, к тому же не на судах, а на берегу, спящими. Правда, кто-то из шведских дозорных успел поднять шум – выстрелил из ружья, застучал в барабан, – но было уже поздно. Залпом из десяти орудий «Юстус» в щепки разнес один из бревенчатых срубов. Пока когг совершал поворот, каперы высыпали из второго сруба и кинулись к берегу, к кораблям, однако второй залп остановил их и принудил залечь. В то время, как на «Юстусе» поспешно заряжали пушки, между командой когга и шведскими каперами разгорелась ружейная перестрелка. Шведы вознамерились во что бы то ни стало пробиться к лодкам, чтобы попасть на свои суда, – тогда бы уж россиянину несдобровать. Но вот прогремел в шхерах новый залп, и второй сруб по бревнышку развалился на стороны; злая картечь рой за роем ударяла в берег, выворачивала пласты дерна, жутко щелкала по камням. Так как каперы были ничем не защищены от такого обстрела, они понесли немалые потери; но большинство их – человек до сорока – бежали в лес и оттуда продолжали постреливать из ружей. «Юстус» сделал еще залп по лесной опушке, и на этом все закончилось: кто бежал – тот бежал далеко. А россияне и эрарии высадились на берег, другие взобрались на каперские корабли, и была им всем обильная жатва. Серебра взяли без счету – и в монетах, и в слитках; оружия и одежд каждый брал, сколько мог унести в охапке, а потом возвращался еще; весь товар, награбленный каперами, не уместился бы в трюме «Юстуса», потому отбирали лишь самое лучшее, но и того было в изобилии: шелк и бархат, мягкие тонкие сукна, саксонское полотно, дорогие кожи, краски, рейнское вино, меха, всевозможные кушанья, специи… все, что возилось по нарвскому пути, все, что могло бы стать предметом гордости богатого человека и даже высочайшего двора, присутствовало здесь, в маленькой каперской бухте. Сняли с судов самое ценное, взяли снасти и паруса; сами же суда сожгли, а те постройки на берегу, какие еще оставались, разорили.
Через несколько дней все добытое недорого продали в Нарве и опять вышли на промысел. Но уж более не имели таких легких побед. Всем каперам, охотникам до чужих богатств, стало ясно, что и на них появились охотники, – не слухи какие-нибудь, не преувеличения, а самый настоящий российский флот; и этот «Юстус» – не выдумка – дьявол во плоти, везучий и злой, коварный, способный перевоплощаться, нападающий неожиданно и ударяющий наверняка. В портовых городах все чаще говорили о нем – кто с восхищением, кто с опаской, с суеверным волнением, но никто – с небрежением. Говорили, что «Юстус» – воплотившийся призрак, говорили, что над мачтами его вьется дух Штёртебеккера и отводит все беды от своего любимца, так что ни пушками, ни штурмом тот корабль не взять. С каждым днем все больше было в портах людей, потерпевших от сего проклятого судна; и сообщали о нем все новые истории, и расписывали его все новыми красками: то он поднимался над водой и летал, как чайка; то без всякого вреда для себя уходил под воду и плавал там, подобно рыбине или киту; а то становился как зеркало, и всяк корабль видел в нем себя, и оттого происходила разная несуразица – люди роптали, пушки не стреляли, капитаны забывали, кто они есть. Были даже такие привиралы, которые говорили, что видели «Юстус» под самым Стокгольмом, – это произошло тогда, когда сутяга и лжец взял в суде верх над праведником. Легенда корабля была проста: он чаще всего появлялся там, где взывали к справедливости и чести. Вспомните Штёртебеккера!… Да, такие странности случаются с призраками… Как бы то ни было, – верили или не верили, – а уж в море были начеку, не дремали марсовые, озирались палубные; капитаны знали свое дело, над каждым шагом трижды думали, порох держали сухим. А бывали и такие смельчаки, что сами искали встречи с «Юстусом», – но до поры не находили. Другие же, кто находил, более не показывались в портовых городах…
