Через два года Егор не уступал в быстроте и точности работы своему учителю, а выдумкой превосходил его. Людвик де Шепер был туговат на соображение и работал по готовым образцам. Егору же ничего не стоило выдумать оригинальный и красивый набалдашник для трости, выточить особенно хитрую табакерку, «с секретами», затейливо выгравировать дуло пистолета. Простые и изящные линии Егоровых изделий приводили француза в завистливое восхищение, но он молчал, а когда уходил Марков, перерисовывал их в секретную тетрадь.
Пришел час решительного перелома в судьбе Егора. Царь сам приехал в мастерскую. Француз засуетился, побежал встречать царя. Но тот уже прошел крупными шагами через двор, открыл дверь в мастерскую. За ним следовал Магницкий.
– Здравствуй, Людвик! – сказал царь. – Показывай, как у тебя мой токарь работает.
– Усердно и хорошо работает, ваше царское величестве, – ответил де Шепер. – Вот его изделия.
В мастерской были выточенные Егором кубки из слоновой кости, бронзовые дула для пистолетов, затейливые наконечники для тростей и многое другое.
– Знатно, знатно, – то и дело приговаривал царь. Потом начертил на листке бумаги свинцовым карандашом нарочито угловатую, капризную линию. – Сумеешь выточить по такому образцу?
– Попробую, ваше величество, – скромно сказал Егор.
Он снял с полки круглое березовое полено, зажал в станок, пристально взглянул на рисунок раз, другой и протянул его царю.
– Ты чего это? – удивился царь. – Струсил?
– Не надо, – сказал Егор, – на память буду работать.
Нахмурив брови, весь уйдя в работу, Марков, казалось, забыл о присутствии царя. Быстро хватал он резцы, приставлял к нужному месту и с необычайной точностью вынимал как раз столько, сколько нужно.
Царь и Магницкий удивленно переглядывались, молчали, курили коротенькие глиняные трубочки. Наконец Петр не выдержал: осторожно переступая огромными башмаками, подобрался к станку, вытянул длинную шею через плечо Егора и стал смотреть, не дыша, круглыми любопытными глазами.
Через полчаса Егор Марков подал царю точеный столбик. Магницкий, забыв о приличиях, бросился к царю. Оба устремили глаза на изделие, сравнивая его с образцом.
– Точь-в-точь! – сказал царь.
– Точь-в-точь! – крикнул восхищенный Магницкий. – Непостижимо!..
Царь в восторге схватил Егора и стиснул так, что у парня затрещали ребра.
– Ну, мастер Людвик, – обратился царь к французу, – сознайся, что тебе этакой штуки не сделать!
– Каждому от бога свои способности даны, – с притворным смирением ответил де Шепер.
Огромная фигура Петра дышала весельем. Явственно обозначилась ямочка на подбородке.
– Нет, сознайся, – весело подмигнул де Шеперу Петр, – что на сей раз русский иноземца побил!.. Теперь же мы вот как учиним. Прикажу я заготовить указ: Егора Маркова назначить токарем при моем дворе и жалованья ему положить оклад… полтораста рублей в год… Покамест! – повернулся царь к вспыхнувшему от радости Егору. – А там, по мере усердия и способностей, наградим лучше…
Марков упал в ноги царю:
– Жизнь на работе положу, ваше величество!
– Встань! Жизни мне твоей, Егор, не надо, а рабочие руки твои нужны. Живи да работай. Работки, ох, как много впереди!
– Егор Марков – отличный мастер, ваше величество, – с поклоном сказал Магницкий. – Смею доложить, он пречудесный токарный станок у себя дома соорудил…
– Да ну? – удивился Петр. – И как работает твоя самодельщина?
– Добре работает, ваше величество!
– Едем к тебе! Сейчас же буду смотреть! Это мне радость великая!
Со смущением Егор сел в царскую карету. Он отнекивался, хотел стать на запятки, но Петр втащил его сильной рукой, посадил против себя и всю дорогу расспрашивал о станке. Егор осмелел, рассказывал толково и внятно, а царь любовался его оживленным лицом.
Царский поезд остановился у дома Марковых. Никогда еще не было на Маросейке такого переполоха. Народ бежал отовсюду и толпился у ворот, но во двор никто не осмеливался войти. Аграфены не было дома. Царь сразу прошел в амбарушку и с восхищением остановился перед нарядным, блестящим станком.
– Ах, Егор, дорого ты мне платишь за мои о тебе заботы, – сказал царь.
– Делаю только то, что долг велит, что люблю пуще жизни, – прошептал Егор.
– Если бы все долг так, как ты, понимали! – воскликнул царь и переменил разговор: – Посмотрим, как твой станок работает! – Он сбросил парадный кафтан, схватил деревянную болванку и начал зажимать.
Петр весь углубился в работу: менял скорости, вставлял разные болванки, так и сяк приставлял резцы…
– Ух, знатный станок! – прищелкнул языком царь, досыта наработавшись. – Ну, Егор Марков, царский токарь, поедешь ты в Питербурх… В мой северный парадиз!
Егор изменился в лице.
– Испугался?
– Нет, ничего. Это я от нечаянности!
– То-то! Ну, прощай, Егор! Увидимся! Станочек-то с собой вези в Питербурх!
– Слушаю, ваше величество!
* * *
Маросейка и все окрестные улицы и переулки взволнованно обсуждали неслыханную удачу Егора Маркова.
Семен Ракитин, придя с поздравлением, застал дома одну Аграфену. Она горько плакала, вытирая слезы краем фартука.
– Вот те и на, – с веселым удивлением воскликнул Ракитин. – Ты чего слезы льешь?
– Про Илюшеньку вспомнила… Где-то он теперь, бессчастная головушка, шатается?
Ракитин помолчал, подумал.
– Да, кума, разная судьба твоим сынам выпала: один в опале,
[70]
другой в хвале. У царя люди неравны: одного он возвышает, другого унижает. Оно и понятно: Илюшка твой за народ страдал, а Егорка царю мастерством угождал! Один прям, а другой умен. Умному и досталось счастье, так ты на это счастье радуйся!
– Да ведь в Питербурх царь Егорушку берет.
– Не беда. И в Питербурхе люди живут. Будет тебе с попутными людьми грамотки посылать, а иной раз и деньжат малую толику.
Аграфена так и вскинулась:
– Чтобы я Егорушку одного отпустила! Еду, с ним еду, соседушка!
– И то добре, – согласился Ракитин. – По правде молвить, тебе в Москве и делать нечего. Женщина ты одинокая, вся радость около сына.
– Только, только около него! Одна думка меня смущает: вдруг Илюшенька на Москву придет, а родимое место пусто стоит.
– Соседка, а Ракитины-то на что? Обскажем, все обскажем старшому твоему, где вас разыскивать. А коли надо будет, так и поможем, чем богаты.
– Вот уж спасибо за это, заботы на душе не будет.
