Но работа кузнецов его не удовлетворила. Они привыкли ковать огромные железные якоря, цепи, крепления для мачт, где точность работы не имела большого значения. Егору приносили грубо откованные детали, то больше, то меньше размером, чем следует.
«Что делать? – думал молодой мастер. – Кузнечное дело – всему основа… Первые мастера на земле не иначе как кузнецы были. Кабы они не выковали молота, клещей, топора, чем бы люди работали? Нет, не миновать мне кузнечному делу учиться…»
Царь одобрил решение Маркова:
– Это ты правильно, Егор, надумал! Рад я, что без моей указки самому тебе сия мысль пришла. У русского человека голова добрая, до всего дойдет! Дай только срок! – Петр погрозил в пространство увесистым кулаком. – Увидит наше мастерство Европа!
– Увидит, государь! – пылко воскликнул Егор.
– Учись, учись, Егор! Тебе токарем, мыслю я, мало быть, подымай выше! Искусный механику с – вот кем хочу тебя видеть!
* * *
День, когда рядом со станком, привезенным из Москвы, стал новый, универсальный, был для Егора большим праздником. Царь явился лично испытывать станок и проработал на нем не отрываясь несколько часов. Он остался очень доволен.
– Буду теперь на твоем станке сам точить, – сказал он. – Перенести его ко мне. По времени надо нам много таких станков сделать, но это уже не твоя забота, Егор. Ты у меня слишком дорогой мастер, чтоб на тебя такую работу наваливать. Надо нам с тобой, Егор, замену готовить. Что ты мнешься? Говори!
Егор подтолкнул к царю высокого парня с белой, как лен, головой и ясными голубыми глазами. Парень отчаянно упирался и, очутившись перед царем, зарделся багрянцем.
– Это мой ученик, ваше величество, – объяснил Егор. – Ивашка Курёнков. К кузнечному делу, думаю, поспособнее меня будет и к токарному немножко привыкает.
– Спасибо, Егор! Нового мастера мне готовишь! Понимаешь государственное дело! – Царь посмотрел на смущенного кузнеца. – А ты, Иван, к работе охоч?
– За уши не оттащишь, – ответил за парня Егор. – Большое желание имеет!
– Старайся, Иван, не обижу! – весело прогудел Петр. – Но помни: за науку платят наукой! Тебя Егор обучит, а ты должен еще кого-нибудь обучить. Так оно у нас цепочкой и пойдет! Чуешь?
– Чую, государь, – пролепетал Иван Курёнков.
* * *
После нескольких месяцев жизни в новом городе Егор нахватался петербургских обычаев.
Чтобы не отставать от других, Егор купил маленький паричок «для парада».
Мать ахнула, когда Егор появился перед ней в парике:
– Что ты, Егорушка! Срамота какая! Бабьи космы на голову вздел!
– Нельзя, матушка: царский указ. – И Егор затряс головой, слегка покачиваясь: он вспрыснул с товарищами обнову в австерии.
[72]
– Коли царский, так делать нечего, – согласилась Аграфена.
Ее, коренную, старозаветную москвичку, в этом новом городе поражало все: улицы, широкие и прямые, дома непривычного вида, вместо заборов – чугунные или деревянные решетки, в садах – подстриженные деревья, точно люди в коротких кафтанах. А кругом вода да болото; в воздухе сырость; в домах сырость так и прет из-под пола, каплет со стен.
Аграфена скучала по родной Москве, но вскоре встретила на рынке знакомую ключницу, потом еще знакомую и еще.
– Аграфенушка, голубушка, и ты здесь?
– Здесь, сударыня.
– Приходи шить!
– Приду.
Белошвейка Аграфена снова пошла работать по домам.
В богатых домах она уже не встречала «благолепных» боярских обычаев, что веками сложились в старой Москве. Хоромы небогаты, людские и двор челядью не набиты. Бояре не в шапках горлатных
[73]
и не в длинных шубах, с бородами до пояса. Нет: питерские бояре – в коротеньких кафтанчиках, со скоблеными щеками, бегают прытко, куда-то всё поспешают, исполняя царские приказы.
– Переменилось житье, ох как переменилось! – вздыхала Аграфена.
* * *
Летом 1706 года царь Петр выехал в армию и вернулся только поздней осенью.
Уже через несколько дней после возвращения он вызвал к себе Маркова:
– Хочу я тебя, Егор, на новое дело поставить. Ивашка Курёнков, что у тебя на токаря учится, смекалист? Скоро до дела дойдет?
– Не так еще скоро, государь! Грамоте не знает, вот в чем горе. Я ему показываю, да времени-то у меня недостает.
– Ладно! Ты его не бросай, подучивай, хоть по праздникам, что ли, а самому тебе придется на литейный завод идти. Пушки мне, Егор, пуще жизни надобны. Пушки в бою всему делу решение, и не столько в сухопутном, сколько в морском. На море ведь как? Чья артиллерия дальше и метче бьет, того и победа.
– Я бы, ваше величество, вот что осмелился сказать, – нерешительно начал Егор.
– А ну, говори, говори!
– Кораблей у нас строится достаточно, и скампавей, и бригантин, и фрегатов, стало быть пушек на них потребно превеликое число. И на пушки у нас теперь идет чугун, потому что медь дорога, да и мало ее.
– Все сие мне ведомо, – недовольно перебил Петр.
– Так вот, думаю я, государь, как бы пушки делать, чтобы у них потоньше стенки были.
– А вот за это молодец! – Петр с такой силой опустил на плечо Маркова тяжелую руку, что тот крякнул и присел. – Я сам об этом давно мыслю, ибо наши корабли не могут столько орудий поднимать, сколько им предначертано. Затяжеляют наши мастера пушки.
– А потому затяжеляют, государь, что тонкостенные пушки рвутся, крепости им не хватает из-за плохого литья.
– Я тебя на эту заботу обеими руками благословляю. Ты литейному делу обучишься скоро, а там, может, что-нибудь и свое сделаешь.
– Рад служить вашему царскому величеству!
Завод, на который царь послал Егора, работал день и ночь, дымились и пылали жаром медленно охлаждаемые болванки, визжали подпилки в руках мастеровых.
Егор на ходу учился литейному делу. Все в петровское время учились ңа ходу.
Правда, эти неумелые работники много и портили, но царь понимал, что мастерство не сваливается с неба.
«Помучишься – научишься», – говаривал он.
Егор по нескольку суток не являлся домой, проводя ночи у плавильных печей, где лишь урывками можно было вздремнуть часок-другой.
Но дело подвигалось очень медленно.
Глава II. Олексий Пивень
По широкой Сальской степи брели двое друзей – Илья Марков и Акинфий Куликов.
Солнце палило безжалостно. Степь изнывала от жары. Воздух колебался прозрачными струйками. Сухие стебли трав хрустели под ногами. При каждом шаге Ильи и Акинфия с земли, как брызги, срывались сотни кобылок.
[74]
Желто-бурые, серые, коричневые на земле и на иссохших травах, они были неразличимы, но при полете раскрывали красные и малиновые подкрылья и, треща, разлетались по сторонам.
