Пытаясь отделаться от опасно раненного пациента, лекарь говорил:
– Судьба человека назначена ему от господа бога. Ежели сему солдату предопределена смерть, он ее нигде не избегнет.
– Нет уж, герр Готгауз, ты не мудрствуй понапрасну. Знаешь, кого мы везем? Этих раненых сам государь для леченья назначил за их храбрость. Ведь это орлы! А Марков, коему тебе лень оказывать заботу, – орел из орлов.
Лекарь, чтобы прекратить неприятный разговор, отправлялся к повозке Маркова один или в сопровождении санитара из легкораненых солдат. Возвращаясь, заявлял:
– Герр капитан-поручик прав! Больной Маркофф сегодня чувствует себя лучше.
– То-то! – Торпаков горделиво раздувал усы.
А через три-четыре дня разговор о Маркове начинался снова.
И все же богатырская натура Ильи Маркова выдержала все испытания, и недели через три, когда обоз подходил к Москве, чувствовалось, что раненый выздоровеет.
А многим обитателям госпитальных повозок не суждено было увидеть Питер. Чуть ли не после каждой ночевки за обозом оставалась свежая могила.
Торпаков по мере возможности заботился о порученных ему людях. Места умерших он не замещал больными из других повозок, хотя мог этим сократить число подвод. Солома в повозках менялась часто, пища больным давалась легкая и свежая.
За Москвой стало значительно холоднее: надвигался сентябрь. По ночам прихватывало морозцем, утром лошадиные копыта со звоном дробили лед на лужицах; над дорогой висел туман.
В Клину Торпаков ворвался в интендантский склад. С шумом, бранью и угрозами, потрясая царским указом, капитан-поручик вырвал у комиссариатского чиновника три дюжины теплых одеял.
Нет, решительно царь Петр не ошибся в своем выборе, когда назначил капитан-поручика Торпакова начальником госпитального обоза.
За долгие недели дороги Илья Марков сдружился со своим соседом по кибитке Гаврилой Гущиным. Гущин, плотный парень, с волосами, белыми как лен, с голубыми глазами, с частыми веснушками на лице, говорил, сильно упирая на «о».
Родом Гаврила был с севера, из погоста Кижи, расположенного на одном из островов огромного Онежского озера. Государственный крестьянин, Гущин попал в солдаты не по закону. Единственный кормилец матери-вдовы и малых сестер, он не подлежал рекрутчине. Но староста сдал Гаврюху вместо своего сына, на которого падал черед. Гущин сбежал, целое лето прожил на отдаленных островах, питаясь рыбой и дичью. Но когда пришла зима с морозами и глубокими снегами, Гаврила вернулся, его заковали в колодки и отвезли в полк.
Дружки вели долгие разговоры под стук колес и тряску на ухабах. Илья откровенно рассказал Гущину о своих скитаниях с батей Акинфием, и Гаврила, никогда не видавший Куликова, полюбил его. Не раз вырывались у парня слова:
– Эх, был бы с нами батя Акинфий!..
О подвиге Акинфия, отдавшего жизнь за друга, Марков не мог говорить без слез. Илья чувствовал: светлая память «бати» всегда будет охранять его от дурных поступков. Марков твердо решил: поправившись, он будет служить и драться со шведами. Но если заставят его поднять оружие против народа, из плоти и крови которого он вышел, то Илья никогда на это не пойдет, пусть даже грозит ему за это самая лютая казнь. Так поступил бы Акинфий, так сделает и он, Илья.
В туманный сентябрьский день обоз не спеша въехал в новый город Петербург и пошел колесить по городу, разыскивая военный госпиталь.
Торпаков был в Петербурге лет пять тому назад и теперь смотрел и удивлялся. На островах, где были только землянки да палатки, по бокам широких прямых улиц поднимались дома. Главы церквей четко рисовались на бледном небе. Петропавловская крепость глядела жерлами пушек с высоты земляных валов.
– Да, славный получается город! – говорил офицер ямщику. – А кто бы раньше подумал?
Наконец повозки остановились у длинного дощатого барака. Торпаков окинул взглядом невзрачное здание и презрительно бросил:
– Вот так вошпиталь!
Таким насмешливым названием солдаты окрестили в старину военные госпитали.
Раненых пересчитали, приняли по списку, зачислили на довольствие. Торпаков распрощался со своими «орлами», выразив надежду, что они еще встретятся. Больных повели в палату.
Очутившись в обширной низкой казарме, Илья обмер. Он бодро переносил все тяготы пути, случалось, без ропота голодал и день и два, спал на лесных полянах и в крестьянских избушках.
Но здесь… Грязные стены, с которых стекала вода, крохотные слепые окошечки, деревянные двухъярусные нары по стенам и удушливый воздух, наполненный дымом и испарениями немытых тел…
Вот так царская милость, заслуженная кровью на полях битв!
Кругом, как муравьи, копошились больные. Один метался в бреду, другой стонал и ругался, третий, полуголый, чинил драную рубаху.
А двое выздоравливающих стояли друг против друга в угрожающих позах, и кучка любопытных подзадоривалa их пустить в ход кулаки.
Марков и Гущин, растерявшись, не заметили, куда разместили их товарищей. Но вот и к ним подошел краснорожий детина, госпитальный служитель. Он подвел новых больных к свободному месту на нарах – два с половиной аршина длины и аршин ширины, – прикрытому слоем грязной соломы.
– Вот, молодцы, – весело заявил служитель, – ваши хоромы – хоть спи, хоть пляши, хоть гостей сбирай!
Неодолимое отвращение овладело Ильей и Гаврилой – они вспомнили свою тесную повозку, и та показалась им раем в сравнении с тем, что их ожидало.
«Егорка, – подумал Илья. – Либо Егорка меня выручит, либо я здесь подохну».
– Послушай, дядя, здесь в Питербурхе у меня брат живет. Не добежишь до него?
Мужик презрительно сощурился.
– Ежели каждый тут начнет распоряжаться…
– Да ты дослушай! Сходишь во дворец…
– Чего?! – Физиономия служителя выразила необычайное удивление.
– Там узнаешь, где живет Егор Константиныч Марков, токарь его царского величества.
– Дак что ж ты, чудак, сразу-то не сказал! Сделаем, это мы мигом сделаем!..
В расчете на щедрую подачку, мужик засуетился, выражая величайшую готовность услужить столь знатному больному.
– И, когда найдешь Егора, – продолжал Марков, – скажи ему, чтоб немедля приехал сюда забрать брата Илью. – Он невольно взглянул на тоскливую, сразу помрачневшую фигуру Гущина и понял, что оставить здесь нового друга было бы преступлением. – Брата Илью и еще одного человека…
Просиявшие глаза Гаврюхи были наградой Илье за его неожиданное решение. Служитель умчался выполнять поручение, а два друга стояли посреди казармы, не решаясь ни сесть на нары, ни опереться на мокрую грязную стену.
Глава XII. Снова вместе
В томительном ожидании прошло часа два. И вот Илья Марков увидел Егора, которого, конечно, не узнал бы после одиннадцатилетней разлуки.
