Щеголеватый, гладко выбритый Егор, в пудреном паричке, в нарядном кафтане, в панталонах и чулках, замешкался на пороге, увидав, что спешит к нему обросший густой бородой человек в грязном больничном халате, в растоптанных шлепанцах. Он даже немного отшатнулся, не веря своим глазам, но потом узнал Илью, бросился к брату, и они обнялись.
Братья очень походили друг на друга и лицом и фигурой, только Егор был пониже Ильи и значительно уже в плечах; в нем не чувствовалось той силы, которую накопил возмужалый, многое повидавший и многое претерпевший Илья.
– Егорка!
– Илюша!
– Братишка!
– Брат!
– Ох, и рад же я! Как матушка?
– А ты откуда сюда явился?
Долго продолжался град несвязных вопросов, на которые невозможно было дать скорый ответ. Первым опомнился Илья. Показывая на смущенного Гущина, он молвил:
– Вот дружок мой, Гавря Гущин.
Гущин, стоявший в сторонке, подошел и протянул было руку, но, словно потрясенный видом Егора, по привычке вытянулся в струнку, стукнул каблуками сношенных туфель и гаркнул:
– Новгородского пехотного полка рядовой, ваше благородие!
Илья рассмеялся, а Егор, хотя ему и польстило такое обращение, сконфузился.
– Ну, что ты, что ты! Какое я благородие? Я ведь тоже из простых.
– А нарядили тебя знатно, – сказал старший брат с явным неодобрением.
– Да что ж поделаешь, – объяснял Егор. – Сам понимаешь, служба. Опять же и у царя бываю и при дворе приходится…
Заметив, как посуровели глаза брата, Егор замолчал. Его объяснение и тон, в котором оно было высказано, неприятно поразило Илью, но он переборол это чувство и вновь отдался радости долгожданной встречи. Отведя токаря в сторону, он начал доказывать, что Гаврюху тоже надо вырвать из «вошпиталя», иначе ему, Илье, совесть не позволит уйти. Егора не пришлось уговаривать.
Переговоры младшего Маркова с начальником госпиталя были недолгими. Узнав, с кем он имеет дело, тот сразу списал двух больных из наличного состава, возложив ответственность за их будущую явку в воинскую часть на царского механика и получив от него в том расписку.
Илья Марков и Гаврила Гущин покинули военный госпиталь с чувством большого облегчения.
Встреча Аграфены с потерянным и найденным сыном была глубоко трогательна. Целуя и обнимая Илью, мать то вспоминала мужа и свекровь, не доживших до такой радости, то восхищалась, каким богатырем стал ее ненаглядный Илюша, то заботливо расспрашивала, не голодал ли он во время своих странствий, то удивлялась, как Илья мог бродить по свету в таком чудном халате…
Долго пришлось втолковывать растерявшейся от счастья Аграфене, что халат этот – больничный, что Илья теперь – солдат и пришел домой не насовсем, а снова пойдет на военную службу, когда поправится.
Это разъяснение смутило и огорчило Аграфену, но ненадолго. Старушка решила, что все уладится, а пока надо одеть и накормить ненаглядного Илюшеньку и его товарища.
Илья и Гаврила пошли мыться и переодеваться. А хозяйка продолжала стряпню, которую начала еще в самый тот момент, когда явился посыльный из госпиталя. Она пекла пироги с мясом, с капустой, с морковью, с рыбой, с кашей, жарила гуся, поросенка, больших золотистых карасей.
Когда вымывшиеся, посвежевшие солдаты Илья и Гаврила вышли в большую горницу, они ахнули. Длинный стол, накрытый белой скатертью, ломился от яств, а посреди блюд возвышались пузатые кувшины с пивом и медовухой.
– Ух ты! – только и мог прошептать Гаврила.
А Илья весело сказал:
– Вот, Гаврюха, такое бы нам в обоз, когда нас кашкой кормили.
– Хо-хо-хо! – грохнул Гущин. – Такая благодать нас мигом бы поставила на ноги!
Сев за стол, трое мужчин воздали должное и вкусным яствам и напиткам. Захмелевший Илья резал напрямик:
– Чудно мне на тебя глядеть, Егорша, ей-богу, чудно! Вроде совсем ты стал не нашего простого роду! Ну, да об этом еще поговорим. Но за то, что матушку почитаешь и хранишь, за это хвалю. Дай-ка, брат, я тебя поцелую!
Братья обнялись.
– Что ж, всякому свое! Поцелуемся, Егорушка! Помянем батю Акинфия. Эх, вот человек был… Жалко, не пришлось тебе с ним свидеться.
…От хорошего ухода и сытной пищи больные поправились скоро. Они явились по начальству, и тут, к великому огорчению друзей, им пришлось расстаться. Илья был назначен в одну из частей Петербургского гарнизона, а Гаврилу Гущина отправили в Астрахань.
* * *
На Адмиралтейской стороне, в любимом Летнем саду Петра, начали строить дворец.
Царь распорядился прежде всех других служб построить дом для токарной мастерской. Хозяином в ней стал Егор Марков, давно уже отозванный царем с литейного двора.
В огромной комнате вдоль стен стояли станки. Некоторые из них сделал Марков; на других были следы его работы: усовершенствования, которые он придумал.
У Егора было несколько подмастерьев и учеников. Свои знания и умение он охотно передавал другим. Ни один из новичков не мог равняться мастерством с Егором, но некоторые подавали большие надежды.
Под руководством Егора подмастерья делали рамы для картин, резьбу к карнизам, вытачивали фигурные балясины для лестничных перил. Все это шло для строившегося дворца.
Однажды Егор привел отпросившегося со службы Илью к себе в мастерскую. Тому любопытно было посмотреть на усовершенствованные токарные станки, о которых так много рассказывал брат.
Егор вытачивал на маленьком станке янтарный кубок для царского стола. Резец снимал тончайшие желтые стружки; они падали на пол и вертелись на нем прозрачными змейками Изящные формы кубка обозначались все яснее и яснее. Егор оторвался от работы, провел брата по мастерской, показал ему, как точат красивые фигурные столбики для балюстрад.
[99]
Смутное недовольство заполняло душу Ильи все больше и больше.
– Эх, Егорка, – шумно вздохнул он, – мастер ты отменный, руки у тебя золотые, что и говорить! Видно, не зря тебя царь жалует. Только ведь негоже на царя да на бояр талант изводить. Вишь, кубок янтарный для царя! Красив, ничего не скажешь. Опять же вон – балясины к балкону, трости, трубки… Не для народа стараешься! Игрушками царя да вельмож тешишь, вот и они тебя балуют. Ручки у тебя чистые, потому что работа такая – не землю из болота таскать али на фабрике в дыму коптиться. – Заметив растерянность на лице Егора, солдат замолчал, подумал и добавил тихо: – Ладно уж, не виню тебя, сердцем ты слаб, да и наставника такого не было у тебя, как батя Акинфий…
Егор мог бы многое возразить брату. Ведь он и сам жалел о том времени, когда работал на литейном заводе и старался усовершенствовать пушки. Трудная, тяжелая была работа, да зато нужная. Но зачем оправдываться? Ведь то прошло, а теперь…
