Впрочем, Ракитин не склонен был долго унывать. Он сообразил, что царские милости не кончатся предоставлением ему в аренду порохового завода: он сумеет выпросить у Петра Алексеевича тысчонку-другую на расширение мельницы, и это будет недурным добавлением к его капиталу. Мало того: как пороховой уговорщик
[136]
он будет пользоваться еще большим значением в купеческом мире… И самое главное – сердце Ракитина забилось от радости – царское внимание настолько поднимет его, Ивана, в глазах купца Русакова, что тот, без сомнения, выдаст теперь за него Анку.
«А уж я ему постараюсь разукрасить это дело, – думал развеселившийся Ракитин. – В моей торговле он разбирается как у себя на ладони, а пороховым делом я запорошу старику глаза!»
* * *
Иван Семеныч с контрактом в руках явился к купцу Русакову. По его торговым книгам выходило, что до условленной суммы не хватало еще тысячи золотых. Но, как и предвидел Ракитин, царское внимание перевесило недохватку капитала. Старик расчувствовался, немедленно созвал гостей, устроил торжественное обручение. До самого венчания он чувствовал себя хорошо, на свадебном пиру ел, пил, шумел больше всех, а на другой день слег в постель и через месяц умер.
Перед смертью Антип Ермилыч похвалился с самодовольной улыбкой:
– Сказал, что три года проживу и Анку замуж выдам, так и сделал! Теперь мне жить больше незачем. Попа зовите.
Похоронили Русакова с большой пышностью.
Глава ХХIII. Измена
Царь вышел из дому в первый день рождества – отстоять церковную службу. Сил хватило, но потом он опять лежал несколько дней.
Когда Петр окончательно поправился и приступил к государственным делам, перед ним снова встал вопрос: что делать с Алексеем?
На первое письмо, полученное в день похорон жены, царевич дал смиренный ответ:
«…Буде изволишь, за мою непотребность, меня наследия лишить короны Российской, буди по воле вашей… Наследия Российского по вас не претендую, в чем бога свидетеля полагаю на душу мою… Себе же прошу до смерти пропитания… Всенижайший раб и сын
Алексей».
Царь не поверил ни одному слову. Притворство! Сын выжидает времени. Когда не станет его, Петра, какое значение будут иметь клятвы? Царь хорошо знал им цену.
19 января 1716 года Петр написал сыну новое письмо:
«Что приносишь клятву, тому верить невозможно… Ненавидишь дел моих, которые я для людей народа своего, не жалея здоровья своего, делаю, и, конечно, по мне, разорителем оных будешь. Того ради так остаться, как желаешь быть, ни рыбою ни мясом – невозможно: но или отмени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах, ибо без сего дух мой спокоен быть не может… На что дай немедленно ответ или на письме, или самому мне на словах резолюцию. А буде того не учинишь, то я с тобой, как с злодеем, поступлю.
Петр».
Перед Алексеем впервые встал вопрос о монашестве.
В старину монастырь часто завершал жизненный путь русских царей и знатных бояр. Монашество – конец всему земному.
В первый момент царевич содрогнулся, на высоком лбу заблестели мелкие капельки пота.
Стать мертвецом в двадцать пять лет, тянуть жалкие годы в монашеской келье?
Алексей собрал на совет ближних друзей – Никифора Вяземского и Александра Кикина.
Обсуждение кончилось так:
– Коли иной дороги нет, – сказал Вяземский, – иди в монастырь. Да идти-то надо с умом. Прежде пострижения пошли сказать отцу духовному, что идешь по принуждению. От клятвы, против воли данной, и восточные патриархи разрешат.
– Умно сказано! – в восторге воскликнул Кикин.
А царевич подбежал к Вяземскому и обнял старого наставника.
Через несколько минут готов был краткий ответ:
«Милостивейший государь-батюшка! Письмо ваше я получил, на которое больше писать за болезнию своею не могу. Желаю монашеского чина и прошу о сем милостивого позволения.
Раб ваш и непотребный сын Алексей».
Царь понял письмо Алексея как вызов.
Надо было исполнить угрозу: сослать сына в монастырь. Петра не пугала эта крутая мера, но он сознавал ее бесполезность. Он не хуже Алексея понимал, что клобук к голове не гвоздем прибит. Он хотел устрашить сына, заставить подчиниться, одуматься. Не вышло.
«Крут Алешка, – думал царь. – В меня норовом. Его не переборешь. Ежели б правильной дорогой пошел, добрый бы наследник был».
* * *
Алексей лежал в постели. Он не столько болел, сколько притворялся больным, стараясь выиграть время. Не поднимет отец больного, чтобы надеть на него ненавистный монашеский клобук.
Царевич послал письмо отцу Якову Игнатьеву и Ивану Кикину.
[137]
Он писал:
«Иду в монастырь по принуждению, и о том пустите всенародный слух. Пусть знают люди российские, что я их не бросил и, когда придет время, к ним вернусь…»
Царевич хитрил и увертывался, так как знал: политические дела требуют отъезда Петра за границу.
Союз с Данией и Польшей был возобновлен вскоре после Полтавской победы, но борьба со шведами шла вяло.
Датские министры отговаривались, что не могут снарядить флот из-за отсутствия денег; сухопутные же войска, датчане посылали туда, куда требовали их частные интересы, а не общая польза союзников. Англичане и голландцы по-прежнему интриговали при датском дворе, добиваясь, чтобы Дания заключила мир со Швецией.
Надо было предпринять решительные меры. Царь Петр задумал нанести врагу сокрушительный удар с тыла и тем закончить войну, которая тянулась слишком долго. Он замыслил высадить в Швеции крупный десант и разгромить врага на его территории. Датский остров Зеландия
[138]
отделен от южной оконечности Швеции узким проливом; лучшего места для переправы не придумаешь.
Датские министры под влиянием английских дипломатов подозрительно отнеслись и к этому проекту. Надо было сломить их сопротивление во что бы то ни стало.
Царь Петр снова пустился в далекий и трудный для него путь: здоровье уже было не то, что в молодости.
Перед отъездом за границу Петр побывал у сына, ласково разговаривал с ним, просил опомниться.
– Почему ты упрямишься, Алеша? – спросил царь. – Почему не хочешь за дело взяться? Ей-ей, лучше будет!
– Не под силу мне, батюшка-государь! Человек я немощный, непотребный. Не могу быть наследником. В монастырь пойду.
– Одумайся, не спеши! – добродушно возразил царь. – Потом мне напишешь.
