Он подбросил дров в костер. Ребята боялись уснуть, завязался разговор.
– Ребятки, я какое дело слыхал, – зашептал болтливый Степка. – Сухареву башню знаете?
– Как не знать!
– Там ребят собрали со всей Москвы и обучают грамоте… Порют, говорят!
– Эка невидаль! – откликнулся Ванюшка. – Когда грамоте учат, завсегда порют.
– Самый главный у них заправила – прозванье ему Брюс… Колдун и чернокнижник. Он черту душу продал… Моя тетка сама видела – лопни глаза! – как он летал ночью на дальнозоркой трубе…
– На чем? – переспросил Гришуха.
– На дальнозоркой трубе… Такая труба: через нее всё-превсё по самый край света видно.
– Брешешь, Степка! – возмутился Гришуха.
Но Ванюшка возразил:
– Мой батька сам такую у немца
[26]
видел.
– Коли так, ври дальше!
– Вылетел это он, братцы, на дальнозоркой трубе – и прямо на месяц…
– Это зачем же? – удивились слушатели.
– Пес его знает! Может, с покойниками разговаривать.
– Ох, ни в жизнь я в школу не пойду! – решил Степка, бледнея от страха. – Там всякому чернокнижью обучат и душу сгубят.
– Нет, я бы пошел! – мечтательно сказал Егорка. – Ей-бо, пошел бы. Насчет чернокнижья ты зря говоришь. Чернокнижному волшебству колдуны по тайности обучают. А в школе псалтырь да Евангелие велят читать, цифирь показывают!
– Вона! Зачем тебе цифирь? Больно учен станешь!
– Вот и хорошо, что учен! С цифирью я всякому хитрому мастерству обучусь.
– Цифирь купеческому делу пригодна, – неожиданно вступился Ванюшка Ракитин.
Гришуха рассмеялся:
– Ты нешто в купцы метишь? Чем торговать будешь? Битыми горшками?
– Повремени насмешки строить, – серьезно, как большой, ответил десятилетний Ванюшка и добавил то, что не раз слышал от взрослых: – Москва тоже не одним часом обстроилась.
Разговор оборвался.
Ребята сидели, клевали носом. Очнувшись, подкидывали дров в костер.
Вдруг послышался шум, зашуршала осыпающаяся земля. Ребята вздрогнули, мигом слетел сон. Из оврага выкарабкался мужик в меховой шапке, в опрятном поношенном армяке и кожаных постолах. За спиной его была торба с чем-то мягким. Поглаживая черную курчавую бороду, нежданный гость остановился в нескольких шагах от костра и, улыбаясь, глядел на ребят. Те оторопели, а Гришуха ощупал топор – ловко ли лежит под рукой.
– Это он нас давеча напугать хотел? – прошептал Степка.
Гришуха утвердительно кивнул головой.
– Лошадок караулите? – хриплым, но приятным баском спросил мужик.
– А ты нешто не видишь? Давно приглядываешься!
Мужик посмотрел с недоумением.
– Нельзя ли у вашего костра посидеть?
– Садись, коли не шутишь, – неохотно пригласил пришельца Гришуха, а сам поплотнее охватил топорище.
– Да вы меня, ребята, не бойтесь, – усмехнулся мужик, – я вам зла не сделаю.
– А свистел зачем? Лошадей отогнать хотел?
Мужик искренне удивился.
– Я свистел? Лошадей отгонял? Да что вы, братцы! По мне, конокрадство – самый тяжкий грех! И подошел-то я сюда только-только, ваш костер меня приманил.
Ребята начали успокаиваться.
– Чего же ты бродишь по ночам, как супостат? – недовольно спросил Гришуха.
– Вишь, как ты круто поворачиваешь, милок! Слова твои верные, да ведь не сам себе человек судьбу выбирает.
Егорка, смущаясь, достал из сумки краюху хлеба и кусок сала.
– Ты, может, дядя, голодный? На, возьми.
Мужик принял из рук мальчика еду. Через несколько минут он блаженно откинулся на спину, положив под голову торбу.
– Спаси тебя Христос, – ласково обратился он к Егорке. – Уважил дядю Акинфия, а то, признаться, с утра крохи во рту не было. А как звать тебя, паренек?
– Егоркой кличут.
– Егоркой… – многозначительно протянул Акинфий. – А ты, случаем, не стрелецкий ли будешь сын? Есть у меня друг закадычный, сильно ты на него обличьем смахиваешь!
У Егорки захолонуло сердце. Еще когда их семья быстро и без лишнего шуму перебралась из Стрелецкой слободы к Спасу-на-Глинищах, бабка Ульяна строго-настрого наказывала мальчику: «Ежели будут тебя пытать, какого ты роду, не говори, что из стрельцов».
Кто этот человек? По обличью – крестьянин, а на деле, может, боярский шпик?
[27]
И Егорка, отвернувшись от костра, чтобы скрыть краску смущения, пробормотал:
– Из посадских мы…
– Жалко, – заметил Акинфий, – не придется Илью порадовать.
«Шпик! – с ужасом подумал Егорка. – Про Илью знает!..»
Он с трепетом ожидал, что страшный незнакомец будет допрашивать его и дальше, но тот встал, потянулся.
– Никак, светать начинает, – сказал он. – Пойду в город. Я ведь с товаром. – Акинфий вынул из сумки шкурку черно-бурой лисицы, встряхнул ее. – Вот какую красотку удалось зимой добыть. Думаю, у знакомого купца порохом и прочим припасом разживиться.
– Воровским обычаем ходишь, – буркнул Гришуха.
Акинфий необидчиво ответил:
– Поневоле приходится. Ночью улицы рогатками перегорожены, а об эту пору подгородные крестьяне в Москву на торг спешат, стало, и нашему брату, страннику, с ними сподручно пробираться. Спаси вас бог, детки, за хлеб, за соль!
Акинфий в пояс поклонился ребятам и зашагал прочь легким пружинистым шагом. Егорка остался в мучительном раздумье. Кто же это все-таки был? Сыщик или друг брата Ильи? Мальчику хотелось догнать Акинфия, откровенно поговорить с ним, но коренастая фигура мужика уже растаяла в предутреннем сумраке.
Заря разгоралась. Первыми из темноты выступили ближние слободские домики, покосившиеся, с соломенными крышами, со слепыми оконцами, затянутыми бычьими пузырями.
[28]
И вот уже обрисовались в небе купола церквей, завершенные тонкими, чуть видными в рассветном сумраке крестами. На куполах, на крестах шевелились крохотные черные пятнышки: стаи галок пробуждались от сна.
Дальше поднимался Кремль с кружевными очертаниями стен, с круглыми и четырехугольными башнями, с причудливыми громадами дворцов и соборов, с Иваном Великим, который величаво возносился в небо, точно охраняя сонный город.
