– Рассказывай!
Марков начал свое повествование. Царь слушал, барабаня пальцами по столу, и чем дальше, тем становился угрюмее.
Услыхав, как Алексей скрылся из Мариенталя, опоив Маркова, царь грохнул кулаком так, что доска стола треснула:
– Сбежал, щенок! Против моей власти осмелился восстать!
Петр в гневе был страшен. Глаза налились кровью, усы ощетинились, лицо судорожно дергалось.
– Нет, каков кунстштюк
[155]
выкинул! – понемногу успокаиваясь, восклицал царь. – И ведь как притаился! С виду смирен, а в душе злобу неукротимую таит! Да я его найду, со дна моря достану!.. Пускай не думает, что сможет в укромном месте моей кончины дожидаться!
Петр долго ходил по комнате огромными шагами. Потом, сделав усилие, сдержал ярость и резко перевел разговор на Другое.
– Я тебя призвал сюда по важной причине. Ты знаешь, как порох испытывают?
– Знаю, государь.
– И на градусы и на футы?
– Ведаю, государь, оба способа.
Первый способ, которым испытывалась сила пороха, был такой. Определенная по весу порция закладывалась в испытательный пистолет. Пороховые газы при выстреле ударяли в зубчатое колесо, снабженное градусными делениями. Чем сильнее был порох, тем больше был угол поворота колеса, определяемый в градусах.
При «футовом» способе около столба вышиной в сто футов (с нанесенными краской делениями) вертикально устанавливалась небольшая медная мортирка; заряд определенного веса выбрасывал вверх деревянный, налитый свинцом конус. Высота взлета показывала силу пороха.
И тот и другой способы обладали малой точностью, но относительную силу разных сортов пороха показывали.
– Так вот, Егор, – продолжал царь, – какая у нашего пороха беда?
– Слаб, ваше величество? – предположил механик.
– Слабоват он, это верно, но даже не в этом главный его порок. К лежанию он непрочен, вот горе! Ты послушай… – Петр достал из кармана памятную книжку. – Вот у меня записано: по выходе с фабрики порох бил на восемьдесят фут. Не худо! Пролежал семь месяцев – стал бить на пятнадцать фут. Разве это дело? Подсушили его – стал бить на тридцать и сорок фут. Что же это за порох такой? Перед боем на солнышке на солдатских портянках сушить? Не согласен! Не хочу, чтобы так впредь было! – Царь не в шутку разволновался. – Здешний, голландский, порох представляли мне мастера. Противу нашего, свежего, он как будто и не намного сильнее, но, говорят, в хранении куда надежнее! Хвастались мне голландским порохом, но я его не испытывал. Как ты полагаешь, почему наш порох скорее ихнего портится?
– Думал я о сем, государь, немало. И когда на ракитинской фабрике работал и даже когда по немецким дорогам в Штеттин брел. Мнение мое такое, государь: нашему пороху плотности не хватает. Рыхлый он и сырость в себя впитывает, которая завсегда в воздухе имеется. Потому и стараются наши пороховые уговорщики представлять порох на пробу, лишь только он с фабрики вышел.
– А вот это ты верно говоришь! – обрадовался царь. – И мы такому делу конец положим. Будем испытывать пороха через… ну, хоть через полгода после того, как они в казну сданы. А вот как плотность нашему пороху дать, какой здесь достигать умеют?
– Трудное дело, государь.
– Разыскать бы доброго мастера, чтобы поехал в Россию и наших работников поучил! Учиться не зазорно тому, в чем себя слабым чувствуешь.
– Учиться я всегда рад, ваше величество! – заверил Марков.
– То-то! Ведь я на тебя паче прочих надеюсь, потому и вызвал сюда. Кормовые и проезжую грамоту получишь из моей канцелярии. И вот еще что. – Лицо царя помрачнело. – Ежели в бытность твою в Штатах про Алексея что прознаешь, немедля отписывай и мне, и в Москву, князю-кесарю Ромодановскому.
– Слушаю, ваше величество.
– Да, к слову: ты как же до Штеттина добирался из деревушки, где тебя Алешка опоил? Милостыню просил?
– Чтоб я у немцев стал милостыню просить! – Егор даже покраснел от негодования. – Ни в жизнь! Токмо трудом зарабатывал пропитание.
– Молодец! Русское имя перед чужими народами позорить нельзя! Нам ведь немцы лишь на время надобились. А вот дай срок, лет через десяток наши умельцы покажут Европе, чего русский человек стоит! И ежели какой русский своим умом добьется до нового, мне то в тыщу раз дороже!
С этого памятного для Егора дня запала ему на ум мысль самому усовершенствовать производство пороха, чтобы перегнать иностранных мастеров. Но, боясь прослыть в глазах царя хвастуном, он не сказал ему об этом ни слова.
Воскресенский отправился с царскими указами к Апраксину, а Марков начал готовиться к путешествию по Голландии. Он снял комнату у вдовы рыбака Марты Тильман и, практикуясь в языке, целыми днями разговаривал с хозяйкой и ее двенадцатилетней дочкой Фридой.
Глава IV. В поисках мастера
Шел февраль 1717 года. В Голландии уже наступила весна. Егор Марков ехал на плоскодонной барже, совершавшей обычный рейс по одному из бесчисленных каналов, прорезающих Нидерланды по всем направлениям.
В серой фуфайке, в длинных и широких штанах, в кожаной шляпе с узкими полями и в стучащих при ходьбе деревянных башмаках, Егор напоминал голландца. Лицо его, Узкое, худощавое, бритое, серые пристальные глаза и русые волосы делали его похожим на других пассажиров баржи. Но при первых же его словах в нем сразу угадывали чужестранца. Впрочем, флегматичные голландцы ни о чем не расспрашивали его.
Баржа медленно шла по каналу; ее тянула на бечеве пара лошадей, шагавших по берегу.
В хорошую погоду все пассажиры высыпали из внутренних помещений на палубу. Женщины вязали чулки, фуфайки, смотрели за малышами, чтобы те не подбегали близко к борту. Мужчины курили коротенькие трубки, лениво перекидывались словами и ровно ничего не делали.
Егор путешествовал на баржах уже много дней, а ему казалось, что он находится все на одном месте: так однообразен был голландский пейзаж. Все те же разбросанные по равнине домики, раскрашенные в различные яркие цвета и обязательно под красными черепичными крышами; около каждого домика – корова, задумчиво пережевывающая жвачку; куча ребятишек: одни мастерят рыболовные снасти, другие с удочками сонно сидят на берегу канала или стараются зачерпнуть из него рыбу сачком.
И везде ветряные мельницы, без которых Егору уже немыслимо было представить себе Голландию. Куда ни бросал он взор – повсюду виднелись ветрянки, до самого горизонта, затянутого туманной дымкой. К иным подъезжали лодки с мешками зерна, на других распиливали лес, ковали гвозди… Но были и такие мельницы, возле которых незаметно было присутствие человека: это водочерпалки. Лениво махая длинными заплатанными крыльями, водочерпалки приводили в действие черпаки или насосы, осушавшие озера и болота; из-под их оснований по деревянным желобам стекала в каналы глинисто-желтая вода. На такие мельницы лишь раз в две-три недели наведывался механик; он осматривал их, приводил в порядок и снова надолго исчезал.
