Напротив сидел Толстой и пристально смотрел на царевича, читая все, что творилось в его душе. Момент близок. Вот-вот осажденная крепость выкинет белый флаг.
Алексей понял, что игра его проиграна, но постарался выговорить себе последнее: условия сдачи.
– Петр Андреич! Я… я поеду. Я отдамся на волю батюшкину, но батюшка должен меня за то простить.
Голос его пресекся. Толстой ликовал, но внешне был спокоен. Он объявил торжественным голосом, с сурово-официальным лицом:
– Царевич! На сии условия от имени его царского величества государя Петра Алексеевича объявляю тебе его милостивое изволение!
Алексей зарыдал от радости.
– Спасибо! Спасибо, Петр Андреич! – воскликнул он, пожимая Толстому руку. – Какой ты добрый!
Глава IX. Возвращение
Царевичу пришлось ехать – причин для оттяжек больше не было. В Вене он хотел видеть свояка, императора Карла, но Толстой и Румянцев, боясь, как бы не сорвалось с таким трудом устроенное дело, до свидания не допустили.
Австрия осталась позади. Снова русская граница. Что-то ждет царевича в России? Он мрачно сидел в возке, закутавшись в шубу, и уже не смотрел в окно. Осталось покорное, тупое равнодушие. Единственно, что еще волновало Алексея, – это ожидание первого свидания с отцом. Как-то взглянут на него гневные орлиные глаза Петра? Царевич заранее ежился и опускал взор. Он шевелил губами, готовя в уме слова оправдания, и не находил их.
Страх охватил приверженцев Алексея, когда они узнали, что царевич возвращается. Они предчувствовали – и не напрасно! – что приезд его несет им гибель.
Больше всех страшился Александр Кикин: он был одним из главных виновников раздора между отцом и сыном, он в продолжение многих лет возбуждал в Алексее вражду к отцу; он первый посоветовал Алексею скрыться за границу и вел переговоры с цесарским правительством о предоставлении ему убежища.
Пока еще преступление Кикина неизвестно царю, но при розыске все откроется. Меньше всех Кикин надеялся на самого себя.
Кикин стал искать способов к спасению.
Укрыться за границу по примеру Алексея? Но если уж выдали царевича, то может ли рассчитывать на защиту он, Кикин?
Все же это единственная надежда. Надо только знать, когда бежать. Может быть, все обойдется? Говорят, царь простил сына. Если не будет розыска, бежать глупо; это значит – бросить нажитое за долгие годы богатство: дома, имения.
Царский денщик Семен Баклановский согласился известить Кикина об опасности. За это Кикин обещал Баклановскому огромные деньги – двадцать тысяч рублей!
Волновались и другие приверженцы и доброжелатели Алексея.
– Толстой обманул царевича, выманил! – говорили они. – Дурак царевич сюда едет, потому что отец посулил милость свою. Будет ему милость… в пытошной!
31 января 1718 года Алексея привезли в Москву.
Царь Петр возвратился в Петербург раньше, в октябре 1717 года. Эта его последняя поездка в Западную Европу заняла около двадцати месяцев. Русская дипломатия добилась за это время важных успехов. В Амстердаме Россия, Франция и Австрия подписали договор, который должен был обеспечить прочный мир в Европе после окончания Великой Северной войны. И еще одному важному делу было положено начало во время странствий Петра Алексеевича за границей: решено было начать переговоры о мире со шведским королем Карлом XII. Немало дипломатических совещаний и конференций предшествовало принятию этого серьезного решения.
Посредницей между Россией и Швецией выступила Англия, которая не желала усиления России на Балтийском море и была заинтересована в прекращении войны.
В промежутках между дипломатическими переговорами царь лечился на курортах: здоровье его сильно страдало от беспрестанных переездов, неприятностей и вечных забот. Петр намеревался и еще пожить за границей, но его звала в Россию тягостная необходимость расследовать преступления мятежного сына.
* * *
Большой зал Кремлевского дворца был полон знатью. Сенаторы, генералы, епископы стояли кучками, чуть слышался тихий, приглушенный говор. Некоторые из присутствующих были сторонниками Алексея. В течение многих лет они лелеяли мысль о победе непокорного царевича; теперь пришел час расплаты.
Царь с гневно нахмуренным лицом стоял в дальнем углу зала, на голову возвышаясь над толпой. Приподнявшись на цыпочки, что-то шептал ему рязанский митрополит Стефан Яворский. Петр отрицательно качал наклоненной к собеседнику головой.
Раздался смутный гул. Все повернулись ко входу. Два офицера ввели Алексея. Царевич был в простом кафтане, без шпаги. Опухшее лицо его было бледно, взор устремлен вниз.
Присутствующие расступились, очистили длинный коридор. В конце коридора высился царь, огромный, застывший в молчании, но в самой его недвижности чувствовался клокочущий гнев. Алексей робко поднял голову – навстречу ему блеснули страшные глаза… И, уже не в силах оторваться от них, царевич шел вперед колеблющимися шагами меж двух стен раззолоченных мундиров и атласных ряс.
Не дойдя трех шагов, царевич упал на колени.
– Батюшка… прости! – с мольбой прошептал он.
– Сын мой! – Голос царя был суров, – Преступления твои безмерны, но я обещал простить тебя. И слово свое сдержу. Однако ж должно тебе понять, что в прежнем своем сане ты не можешь оставаться. Отрекись от наследства, назови подстрекателей, кои тебя подговаривали к бегству. Только сим докажешь искренность своего раскаяния.
Толпа, наполнявшая зал, задвигалась, точно на нее дохнуло морозным ветром.
А царевич полз на коленях к отцу, поднимая вверх лицо, залитое слезами, и лепетал:
– Помилуй! Сохрани жизнь! Все, все открою!..
Петр с презрением посмотрел на сына:
– Иди за мной!
Оба вышли в пустую комнату. На столе была приготовлена бумага, стояла чернильница. Петр сел в кресло, Алексей остался на ногах.
– Говори! – Царь взял перо.
Из уст царевича полились фамилии: Александр Кикин, Никифор Вяземский, Иван Афанасьев Большой, Федор Дубровский, царевна Марья Алексеевна…
Чем больше, тем лучше, тем милостивее будет отец. Царевич был жалок, противен в своих стараниях вспомнить всех, кого можно приплести к делу.
Но при всем своем страхе Алексей не потерял самообладания. Одно имя не должно быть ни при каких обстоятельствах названо отцу: это имя его доверенного слуги Стратона Еремеева, который ездил с письмом к шведу. Царевич сознавал, что, если откроется эта его вина, его тяжкая измена родине, ему придется расстаться с жизнью.
Алексей знал, что тайна укрыта надежно. По приказу царевича, Стратон должен был вернуться из Голландии с паспортом немецкого купца; не заезжая в Петербург, направиться в дальнее поместье Алексея и вступить там в должность управителя. Царевич со времени бегства из России ничего не слышал о Стратоне, и это его успокаивало. Ведь если бы дело открылось, то царь, встретив сына, тотчас бросил бы ему в лицо страшное слово: «Изменник!»
