– Не приказано, – ответил офицер.
– Но как же? Я должен хоть проститься с Фросей…
– Не приказано, – как автомат, повторил офицер.
Он стоял перед царевичем, руки по швам, грудь вперед, глаза холодные и строгие – точный исполнитель повелений царя.
Алексей понял, что просить и сопротивляться бесполезно. Он огляделся, на глаза попалась Библия, лежавшая на столе. Он взял ее и шагнул к двери. Офицер одно мгновение поколебался, точно раздумывая, не отобрать ли книгу, но не решился: у него не было на это инструкции.
Алексей вышел во двор. У крыльца стояла карета. Царевича быстро посадили в нее, по бокам поместились два офицера. Алексея поразило, что стекла кареты были занавешены.
Безнадежное спокойствие овладело царевичем, когда его ввели в крепость. Он равнодушно вошел в низкую сводчатую камеру Трубецкого бастиона, сел на простую койку, прикрытую грубым серым одеялом.
Царевичу стало ясно, что решается вопрос о его жизни, что мечта обмануть отца и взять верх в борьбе за будущее России не осуществится никогда.
17 июня царевича привезли (опять в закрытой карете) в сенат. Здесь Алексея допросили о его отношениях к Абраму Лопухину, родному дяде по матери. Царевич оговорил Лопухина: показал, что тот вел о нем разговоры с иностранными дипломатами, уверял их, что весь народ стоит за Алексея.
Все яснее становилось с каждым днем, что на допросе в Москве Алексей многое скрыл, что против царя существовал обширный заговор и нити его тянулись к мятежному сыну. Петр обратился к высшему духовенству: «Я с клятвою суда божия письменно обещал своему сыну прощение и потом словесно подтвердил, ежели истинно скажет. Но, хотя он сие и нарушил утайкою наиважнейших дел и особливо замысла своего бунтовного против нас, однако ж мы желаем от вас, архиереев и всего духовного чина, да покажете нам истинное наставление и рассуждение: какого наказания сие богомерзкое намерение сына нашего достойно? И то нам дать за подписанием рук своих на письме, дабы мы, из того усмотря, неотягченную совесть в сем деле имели».
Сильно призадумались архиереи, получив царское послание. Снять клятву с царя – что скажет народ? Как отнесется к ним Алексей, если ему удастся выпутаться из этого дела? Отказать же в снятии клятвы – разгневать грозного царя Петра… И они решили отделаться пустыми фразами из священного писания, которые царь мог толковать по своему произволу:
«Да сотворит господь, что есть благоугодно пред очами его… Сердце царево в руце божией есть… Да изберет ту часть, куда рука божия его преклоняет…»
Подписались три митрополита, пять епископов, четыре архимандрита, два иеромонаха.
Петр плюнул, прочитав уклончивый ответ.
– Ой, бородачи! – сказал он. – Многому злу корень попы. Хитры: на ту и на другую сторону клонят! Ладно же: «Сердце царево в руце божией»? Значит, что ни сделаю, все от бога? Слышишь, Данилыч, прикажи с Алешкой обращаться, как с преступниками по уставу положено.
– Не слишком ли круто, ваше величество?
– Пусть пожнет, что заслужил.
Письмо от духовного собора было получено 18 июня. И на следующий день Алексея пытали в первый раз…
После пытки палач положил царевича на нары, набросил на него кафтан.
– Теперь говори, что истинного и что ложного в твоих прежних показаниях, – проговорил Толстой, – да помни: ежели станешь лукавить, опять бит будешь.
Алексей торопливо заговорил:
– Желал смерти отцу. Не единожды говорил, что, как стану царем, всем батюшкиным любимцам конец будет…
Писцы скрипели перьями, стараясь не пропустить ни одного слова из показаний Алексея.
И все же у царевича хватило присутствия духа скрыть от судей поездку Стратона Еремеева в Голландию; царевич прекрасно понимал, что таким признанием он сам подпишет себе смертный приговор.
* * *
Царь Петр созвал совет, который должен был вынести решение по делу Алексея, рассмотрев все его «малослыханные в свете преступления». Сто двадцать семь человек из высших чинов государства, из военных, моряков и гражданских служащих были избраны для этого царем.
Петр не хотел единовластно решать судьбу мятежного сына, хотя и сознавал, что имеет на то полное право. Он создал небывалое до тех пор на Руси судилище из представителей гражданской, духовной и военной власти. Царь еще раз доказал, что интересы государства для него выше личных интересов.
Петр дал суду наказ:
«Прошу вас, дабы истиною сие дело вершили, чему достойно, не флатируя (или не похлебуя)
[162]
мне. Також и не рассуждайте того, что тот суд ваш надлежит вам учинить на моего, яко государя вашего, сына; но, несмотря на лицо, сделайте правду и не погубите душ своих и моей, чтоб совести наши остались чисты в день страшного испытания и отечество наше безбедно».
Ни один голос на суде не поднялся в защиту Алексея. Поборники старины уже не повернут назад Россию.
24 июня 1718 года судилище в сто двадцать семь человек единогласно вынесло суровый, но заслуженный изменником приговор: смерть!
Первым подписал приговор светлейший князь Меншиков, за ним – генерал-адмирал Апраксин, канцлер граф Головкин, Петр Толстой и все остальные.
25 июня царевича Алексея снова привели в пыточную камеру.
Допрашивал преступника сам Петр.
– Говори! – раздался холодный голос царя. – Бунт против меня умышлял? Сообщников себе приговаривал?
Царевич ответил едва слышным голосом, сильно заикаясь:
– Писал митрополиту киевскому, чтоб он привел в возмущение тамошний народ. Токмо не ведаю, дошло ли оное до его рук.
* * *
На следующий день, в шестом часу вечера, царевич Алексей Петрович умер.
27 июня был опубликован царский манифест:
«Всемогущий бог восхотел через собственную волю и праведным своим судом по милости своей дом наш и государство от опасности и стыда свободити, пресек вчерашнего дня его, сына нашего Алексея, живот, по приключившейся… жестокой болезни, которая вначале была подобна апоплексии
[163]
…»
Глава XII. Мирные переговоры
Россия и Швеция решили начать мирные переговоры; местом для них были избраны Аландские острова.
Главой русской делегации царь Петр назначил своего давнего сподвижника Якова Вилимовича Брюса, делегатами Швеции были барон Герц и граф Гилленборг.
Брюса сопровождала большая свита: секретари, переводчики, писцы, чины воинской охраны. Попал в эту свиту и Бахуров. Трифона Никитича сделало дипломатом хорошее знание шведского языка, который он старательно изучал уже несколько лет. Случайно услыхав об этом, Бахурова вызвал к себе вице-президент Коллегии иностранных дел Шафиров.
