Подобные препирательства продолжались дни и ночи. Яша едва не повредился в уме. Иногда супостат отвязывался, и Яша снова укреплялся в вере. Он воочию зрел Господа, чувствовал Его руку, Его призор, Его око. Его милость. Ощущал вкус добродетели, сладость молитвы, благоухание Торы. С каждым днем Яше становилось ясней, что постигаемые им книги ведут к добру, к вечной жизни, к осмыслению цели творения, меж тем как прозябание, от которого он удалился, вело к шутовству, беззаконию, воровству, злодействам. Срединного пути не было. Один шаг, удаляющий от Господа, неукоснительно ввергает нас в геенну…
3
Святые книги остерегали Яшу и от самоуспокоенности. Злой дух не дремлет. Искушениям конца не бывает. Даже когда человек в агонии, к нему является Самаил и тщится совратить в службу идолам. Яша испытал это на себе. Эстер приходила чуть ли не ежечасно и стучала в ставню. Она плакала и сетовала на свои беды, а по ночам будила и требовала, чтобы Яша через окошко целовал ее лицо. Эстер не пренебрегла никакой женской уловкой, соблазнявшей на греховные мысли и мешавшей постижению истины. Кроме этого, к Яше, как к человеку благочестивому, потянулись люди. Посетители искали совета, совали записки, набивались даже в секретари. Яша просил оставить его в покое, так как он не рабби и даже не сын рабби, а простой еврей, причем грешник. Все напрасно! Люди пробирались во двор, стучали в ставенку, пытались даже ее сорвать. Женщины рыдали, кричали, а когда убеждались, что этим ничего не добьешься, остервенело кляли его и скандалили. Эстер жаловалась, что ей мешают работать. Яше стало страшно. Он был готов ко всему, но не к такому. Он сам нуждался в совете. Но возможно ли отталкивать ближних и таким образом огорчать их? Не гордыня ли это? И позволительно ли такому, как он, подобно раввину выслушивать жалобы? Что пользы людям от искушенности его души вкупе с посылаемыми его душе искушениями? После долгих колебаний и бессонных ночей Яша решил написать письмо люблинскому ребе. Оно было на простом идише. Изложив цадику обстоятельства, Яша обещал поступить, как рассудит ребе. Тот не замедлил с ответом. Он указал принимать людей по два часа в день, но денег ни с кого не брать. «Тот, к кому евреи приходят за советом, — достойный еврей…» — писал ребе.
И Яша каждодневно с двух до четырех принимал теперь посетителей. Чтобы избежать сутолоки, Эстер стала выписывать номерки, и кто являлся раньше, тот, как у знаменитых докторов, получал номерок поближе… Это, увы, не помогло. Оставившие без присмотра больных или переживавшие большее горе требовали незамедлительного приема. Кое-кто пытался всучить Эстер деньги и подарки. По городу заговорили о чудесах, совершаемых Кающимся. Рассказывали, что стоило Яше захотеть, и один больной выздоровел, некий рекрут был вызволен из российских рук, немой заговорил, а слепой прозрел… Женщины стали величать его святым рабби и цадиком. Не обращая внимания на Яшины протесты, каморку завалили записками, а кроме того, подарками, которые Яша распорядился раздавать бедным. В хасидских молельнях ехидные молодые люди, полагая, что Яша переманивает сторонников их ребе, вышучивали его, распространив пасквиль, где описали все прегрешения затворника. Копию доставили Эстер…
Словом, суеты хватало. Хотя он и отгородился от людей, сквозь оконце кроме света и воздуха проникали злоречие, лесть, сплетни, злоба… Он теперь понимал, почему древние праведники предпочитали скитаться, не проводя на одном месте долее дня и ни у кого не ночуя, или представлялись слепыми, глухими и немыми. Находясь среди людей, даже если отгородился стенами, Господу не послужишь. Яша подумывал, не закинуть ли за спину узелок, не взять ли посох в руки и не пойти ли куда глаза глядят, но он знал, что ввергнет Эстер в неслыханное горе. Она бы сразу занемогла. Яша и так видел, что она понемногу сдает, что у нее все хуже со здоровьем. Магда, мир душе ее там, где она сейчас, довела, что может случиться…
Нет! В мире покоя не бывает. Без удручений нет ни минуты. И куда сильней мирских соблазнов те, что в самом человеке. В его сердце и помыслах. Часу не проходило, чтобы Яшу не начинали сбивать с толку всяческие искушения. Стоило отвлечься хоть на мгновение, и они тотчас обступали: пустые фантазии, грезы наяву, невозможные желания. Из тьмы являлась Эмилия и не торопилась исчезнуть. Она улыбалась, что-то шептала, посылала зовущие взгляды. Ему приходили на ум разные фокусы, шутки для увеселения публики, фортели и трюки публику эту одурачивать… В воображении он снова плясал на канате, крутил сальто на проволоке, летал над крышами городов, а внизу по улицам бежали ликующие толпы… Яша гнал от себя эти наваждения, а они, как злые мухи, слетались снова. Ему мерещились мясо, вино, водка, шоколад… Он скучал по Варшаве, по извозчикам, омнибусам, кофейням, кондитерским… Хотя Яша страдал от насморка, ломоты в костях, жжения в желудке и головных болей, его тем не менее не оставляла похоть, а поскольку быть с женщиной он не имел возможности, по ночам его искушал Онанов грех….
Оборониться от мирской и плотской докуки можно было двумя способами — Торой и молитвой. Он прибегал к этому днем и ночью. Заучив наизусть многие псалмы, он повторял на своем ложе: «Блажен муж… который не стоит на пути грешных…» «Господи! как умножились враги мои! Многие восстают на меня; многие говорят душе моей: „Нет ему спасения в Боге“. Навеки». Яша бормотал эти слова, пока не распухли губы. Мысленно он сравнивал лукавого с собакой, которая непрестанно лает и норовит цапнуть. Ее приходится отгонять палкой, вырывать из пасти покусанные члены, а раны обихаживать мазями и пластырями… Блох же, во множестве скачущих из мерзкой шерсти, тоже следует опасаться и всячески морить их. До последнего издыхания…
Он бы погиб, когда бы искуситель время от времени не отступался. Пес египетский не всегда кусал одинаково яростно, иногда он утихомиривался, словно бы задремывал. Однако всегда следовало ждать, что он встрепенется и набросится с новыми силами и новой наглостью…
4
Они шли к нему один за другим, и каждый со своей незадачей. Они взывали к штукарю Яше, словно он был Господь Бог: «У меня болеет жена, сына забирают в солдаты, дочка повредилась в уме, конкурент перебивает аренду у помещика…» На лбу рыжего человечка выросла шишка величиной с яблоко. Некая девица много дней безостановочно икала, причем в лунные ночи икота делалась похожа на собачий лай. Вдобавок ко всему в девушку, по-видимому, вселился дибук, ибо она пела субботние песнопения голосом кантора и читала наизусть молитвы. Несколько раз бедняга заговаривала по-польски и по-русски, хотя языков этих не знала, причем порывалась пойти к ксендзу и креститься в польскую веру… Яша выслушивал каждого, но всякий раз напоминал, что он, Яша, не рабби, а простой еврей и к тому же грешник. Люди, однако, не отступались. Брошенная жена, чей муж уже целых шесть лет как в воду канул, разыскивавшая пропажу по всей Польше, голосила так истошно, что Яша заткнул уши. Она бросалась на кирпичный домик, словно в отчаянии хотела разрушить его. Изо рта ее нехорошо пахло и разило луком. Ожидавшие говорить с Яшей стали требовать, чтобы женщина умерила претензии, но та кидалась на людей с кулаками и всех кляла. Когда скандалистку оттаскивали, она визжала как резаная. «Бабник, хлыщ, распутник!» — орала она Яше.
