«Подозрительно
смотрел Саул на Давида»
Отсюда начинается новый этап в царствовании Саула и в его жизни. Если до сих пор ему приходилось противостоять фанатичному и бескомпромиссному Самуилу, то сейчас против него были еще и обаяние и таланты Давида. С одной стороны, эта борьба легче, ибо Давид — не представитель Бога. При всех своих талантах он такой же человек, как Саул, а не пророк, способный совершать чудеса и предвидеть будущее. С другой стороны, борьба с Давидом сложнее, ибо отношение Саула к Самуилу диктовалось лишь страхом, в то время как в его отношении к Давиду сплелись в мучительный клубок и любовь, и вражда, и страх, и зависть.
После встречи, описанной в первом рассказе (когда Давида привели играть перед Саулом), он «очень понравился» царю, и тот, как мы помним, сделал его своим оруженосцем. Но во втором рассказе, после победы Давида над Голиафом, когда женщины запели песню: «Саул победил тысячи, а Давид — десятки тысяч», — в душе Саула начала подниматься зависть, самое неизбывное и разрушительное из всех чувств. А по следам зависти начали расти и подозрения: «И с того дня и потом подозрительно смотрел Саул на Давида» (1 Цар. 18, 9). «С того дня и потом» Давид стал центральной проблемой в жизни Саула. Все силы первого царя и все его время отныне будут посвящены одной-единственной цели: одолеть и уничтожить этого опасного соперника.
Первая попытка была предпринята уже на следующий день после победы над Голиафом. Злой дух в очередной раз вселился в Саула, и «он впал в пророчество в доме своем»
[35]
. Выражение «впал в пророчество» не раз появляется в Библии, когда говорится о состоянии безумного религиозного экстаза, неистового воодушевления, своего рода «беснования». У Саула и до того была склонность к подобным «шаманским пляскам». Сразу же после своего помазания он присоединился к группе экстатических пророков и бесновался вместе с ними, чем вызвал изрядное удивление окружающих. Их насмешливая реакция: «Неужели и Саул во пророках?» — стала поговоркой уже в те далекие времена. Такое же «беснование» овладело Саулом и позднее, когда Давид с помощью Михаль (Мелхолы) бежал от подосланных к нему царских убийц. Саул сорвал с себя тогда одежды и «пророчествовал пред Самуилом». Такая психическая предрасположенность свидетельствует о личности, мягко говоря, сложной и любопытной и в то же время снова доказывает, что для царствования Саул явно был непригоден.
Вернемся, однако, к нашему рассказу: «Напал злой дух от Бога на Саула, и он впал в пророчество в доме своем, а Давид играл рукою своею на струнах, как и в другие дни; в руке Саула было копье. И бросил Саул копье, подумав: пригвожду Давида к стене. Но Давид два раза уклонился от него» (1 Цар. 18, 10–11).
Автор, а может быть, редактор текста снова пытается здесь соединить рассказ о Голиафе и рассказ об игре, и на этот раз значительно более удачно и гладко. Но что здесь особенно интересно — это неудавшаяся попытка убийства, предпринятая Саулом. Давиду удалось увернуться от брошенного им копья, царь повторил попытку, и Давид снова увернулся. Напомним, что речь идет о короткой дистанции, в пределах дворцового зала, и о руке сильного и опытного воина. Этот двойной промах говорит о ловкости, увертливости и бдительности Давида, но, главное, — о защищавшем его предназначении. И действительно, Саул именно так и понял свой промах: «И стал бояться Саул Давида; потому что Господь был с ним, а от Саула отступил».
Как мы помним, чувство страха не было внове для первого еврейского царя. Он уже боялся народа, потом боялся Самуила, а теперь начал бояться и Давида. Но на сей раз страх сочетался в нем не только с завистью и подозрительностью, но и с любовью — ведь она была самым первым чувством, которое он испытал к Давиду поначалу.
Да, эта любовь, с которой начались их асимметричные отношения, не исчезла и позднее. Не так легко это происходит. Если бы Давид сделал Саулу какое-нибудь зло, если бы он предал его, обманул, украл у него что-нибудь — тогда эта любовь и впрямь могла бы сойти на нет, хотя и тогда вряд ли исчезла бы абсолютно. Но Давид не сделал Саулу ничего подобного. Он доводил его до бешенства самим своим обаянием, своими талантами, способностью вызвать любовь в сердце ближнего, включая сердце самого Саула. Он завоевал это сердце с такой же небрежной легкостью, с которой ему удавалось все. Он ранил душу Саула самим своим существованием и своей сутью. «С того дня и потом» все, что когда-то пробудило в сердце Саула любовь к Давиду, пробуждает в нем также враждебность, зависть и страх. Он любит его, боится его и хочет избавиться от него.
Отныне Саул уже не мог видеть Давида рядом с собой. Возможно, он даже опасался, что снова сделает что-нибудь ужасное, если тот появится перед ним. Он решил убрать его подальше и назначил «тысяченачальником». Это не было продуманным решением умного властителя, продвигающего преданных ему людей, — то была грубая ошибка, продиктованная чисто эмоциональными причинами. Назначение на высокую военную должность вне дворца освобождало Давида от постоянного надзора и контроля и позволяло ему сколотить группу преданных сподвижников вдали от царских глаз. Он весьма преуспел в новой должности: «И он выходил и входил перед народом». На языке Библии «выходить и входить перед народом» означает «стать во главе», и теперь страх Саула еще более возрос. «И страшился его», — сказано сейчас. Язык распределяет чувства по степени, и «страх» сильнее «боязни»
[36]
.
Страх подтолкнул Саула ко второй попытке покончить с опасностью. Эта попытка была более изощренной и хитрой. Саул предложил Давиду в жены свою старшую дочь Мерову, но потребовал за это, чтобы тот отправился на войну с филистимлянами. «Пусть не моя рука будет на нем, но рука Филистимлян будет на нем», — думал он, надеясь, что Давид погибнет в одном из боев. Но потом Мерова была почему-то отдана в жены другому, и Саул предложил Давиду Михаль
[37]
, свою вторую дочь, которая, как он знал, любила его.
Давид преисполнился опасений: «Разве легко […] быть зятем царя? я — человек бедный и незначительный». Он явно увиливает, ссылаясь на то, что у него нет денег, необходимых для выкупа за царскую дочь. Ухватившись за эти слова, Саул заявил, что готов удовлетвориться «краеобрезаниями» (крайней плотью) сотни филистимлян. Тут читатель вправе улыбнуться. Кому не известно, что только евреи восьмидневного возраста беспрепятственно вверяют свою крайнюю плоть постороннему человеку? Взрослые, а к тому же неевреи, будут самоотверженно сражаться с любым, кто вздумает отнять у них это крохотное сокровище. Саул явно надеялся, что в попытке собрать столь трудный выкуп Давид будет убит, но, увы, — продолжая идти от победы к победе, тот вернулся во дворец даже не с одной, а с двумя сотнями крайних плотей убитых филистимлян.
