— Нажмите на кнопку, пожалуйста!
Кнопка молчала.
— Он не нажимает, — сказал техник.
Мешулам бросился в комнату Папаваша:
— Почему ты не нажимаешь?!
— Зачем? Я его и так слышал из кухни, — сказал Папаваш. — Без всякого динамика.
— Ты должен нажать на кнопку, тогда ты услышишь его через динамик.
— Пожалуйста, нажмите на кнопку, профессор Мендельсон, — снова крикнул директор.
Папаваш нажал. Металлический, но приятный голос ответил:
— Здравствуйте, профессор Мендельсон. Говорит врач медцентра. Что случилось?
Папаваш покашлял, прочистил горло и сказал:
— В тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году меня оставила моя жена Рая и у меня случился инфаркт.
Его речь была ровной и ясной. Это была речь, за которой стояли медицинские познания, застарелая тоска и давняя заученность, и у меня задрожали колени.
— У меня был не очень обширный инфаркт, — продолжал Папаваш, — я справился с ним сам и не рассказал никому, кроме нее. Но она не вернулась ко мне, и с тех пор мое здоровье стало ухудшаться.
Мешулам с силой обхватил меня и прижал к своему широкому, крепкому, невысокому, как и у меня, телу.
— Профессор Мендельсон, — попросил молодой врач в динамике, — мой отец был вашим учеником много лет назад. Извините, но этот разговор предназначен только для проверки технической исправности.
— Эта кровать, на которой я лежу сейчас один, — тем же ровным голосом продолжал Папаваш, — была нашей кроватью. Когда я лежу на ней, я чувствую себя очень плохо, а когда я лежу на другой кровати, я чувствую себя еще хуже.
— Почему ты не сказал? — Мешулам оттолкнул меня и бросился в комнату Папаваша. — Я немедленно привезу тебе новые кровати!
— Спасибо, профессор Мендельсон, система исправна, — сказал врач. — Я отключаюсь.
Директор, электрик и техник попрощались и ушли. Появился нагруженный пакетами повар, которого привел Мешулам. Я почувствовал себя лишним — друг и повар были здесь куда полезней, чем я.
— Оставайся поесть, — сказал Мешулам, — через двадцать минут будут готовы кебаб и салат.
— Нет, я поеду, — сказал я, а про себя подумал, что не должен был приходить с самого начала. Биньямин был прав, как всегда. Есть дела, которые нужно делать с другом, а не с сыновьями. С техником, а не с родственниками. Есть вещи, которые нужно рассказывать чужому человеку, через микрофон, и динамик, и провода, и кнопку, и с возможностью в любой момент отключить чужую беду.
2
Через два дня я вернулся навестить его.
— Как дела, Яирик? Я не слышал, как ты вошел, эта новая кнопка не зазвонила.
Я решил не объяснять и не исправлять.
— Как Лиора и девочки? — спросил он.
По моей коже забегали мурашки. С какого света вернулись эти мертвые зародыши, чтобы забраться в его мозг? Каким чудом из его рта появились две живые девочки?
— Лиора в порядке, — сказал я.
Напомнить ему «это был сын» и «это был дочь» того гинеколога-птицелюба? А может, процитировать слова Лиоры, такие же страшные: «Это мы с тобой, мы с тобой вместе — вот в чем проблема»?
— У меня есть новый анекдот, Яирик, хочешь послушать?
— Откуда у тебя все эти анекдоты? У тебя есть новые друзья, которых я не знаю?
— Из интернета. Я нахожу их там и переписываю в записную книжку.
И он тут же протягивает красивую белую руку к тумбочке возле кровати, открывает ящик и вынимает записную книжку. Я уже говорил, что он любит записные книжки и они всегда при нем, на всякий случай, маленькие и черные. И так же, как он сортировал и распределял всё на свете, он распределял и их: книжка пациентов, книжка заданий, которые нужно выполнить, книжка идей, которую он неожиданно вынимает из кармана, чтобы записать в ней что-нибудь и спрятать с демонстративной таинственностью. И хотя со временем он стал вполне компетентным пользователем компьютера, но по-прежнему утверждает, что в некоторых случаях записная книжка быстрее и удобнее. Теперь у него и для анекдотов есть отдельная записная книжка — если, не дай Бог, заявится гость, он сможет прочесть ему анекдот, вместо того чтобы общаться и вести беседы.
— Так много людей хотели бы дружить с нами, — говорила ему, бывало, мама, — а ты окружаешь себя стенами.
— Я устал, — говорил он. Или: — Ведь у нас только вчера были гости. — Или: — У меня болит голова.
— Такие отговорки придумывают женщины, Яков.
Он обижался и замолкал. Спускался в свою амбулаторию с выпрямленной спиной.
Мама любила гостей и хорошо их принимала. Она умела рассадить их так, чтобы беседа текла легко и непринужденно и чтобы никто не чувствовал себя лишним или забытым. Она знала, кого с кем посадить и, что еще важнее, усмехался Мешулам, кого с кем рассадить. Она знала, какой женщине лучше оставаться рядом с мужем, а какая будет цвести вдали от него. Ее глаза сверкали навстречу входящим, улыбка сияла. Только сейчас, в моем новом доме, через много лет после ее ухода и через несколько месяцев после ее смерти, мне приходит в голову, что она приглашала гостей, чтобы не оставаться наедине с Папавашем.
Угощение, которое она готовила для гостей, распространяло дивный аромат. Это был простой, но принесший ей известность вид пирожков: трубочки из теста с маленькой сосиской внутри. А секрет, как свидетельствовали рты, ахавшие от удовольствия, заключался в соусе, в котором они варились, — такой соус «объядин», как она говорила, из смеси горчицы и чернушки,
[54]
который она сама придумала.
После того как мама ушла из дома, знакомые и приятели Папаваша тоже начали исчезать. И когда стены его высокомерия и отчужденности рухнули, он вдруг обнаружил, что за ними нет ни души. Ни врага, ни друга, ни обидчик не ворвется, ни гость не постучится. Остались лишь немногие деловые посетители: врачи, студенты, адвокаты с просьбой дать заключение по поводу какой-нибудь медицинской ошибки, — и мы: Биньямин, порой Лиора, которая навещает его каждый раз, когда приезжает в Иерусалим по своим делам, и тогда они радуются возможности поговорить друг с другом по-английски, я, который приезжает в Иерусалим по причине своего безделья и своей сентиментальности, да пара Йо-Йо, его внуков, которые и сегодня, в двадцатилетнем возрасте, продолжают с ним ту свою постоянную игру, что началась, когда они были совсем малышами, — путешествие по большому немецкому атласу, тому самому, по которому он путешествовал со мной и Биньямином многие годы назад.
— Пошли, дети, — говорит он им, как говорил тогда нам, — пошли, погуляем по атласу в разные страны.
