Купец, не сводивший широко раскрытых глаз с человека, который сидел перед ним, устало уронив на колени набрякшие кисти рук, и говорил обо всем этом так, будто хотел получить всего лишь пиалу риса, спросил только, какого рода помощи от них ожидают. И получил ответ: давления на чиновников; в случае необходимости — готовности немедленно спрятать у себя преследуемых и заступиться за них. Затем хозяин, уже более вежливо, предложил Вану сейчас уйти, чтобы не возбуждать ненужных подозрений; завтра они встретятся у цистерн со щелочным раствором, где он, Чэнь, будет испытывать новый метод, о котором узнал во время последней поездки, и тогда смогут спокойно обо всем поговорить. Ван поклонился и взмахнул руками, прощаясь, — но прежде еще раз напомнил о неотложности своего дела.
Оставшись в одиночестве, купец долго не мог успокоиться. Он ничего не понял — не понял, почему Чу, великий молчальник, который, не сказав никому ни слова, бросил свое добро и ушел из дому, вдруг доверился этому бродяге, выдал их всех. Чэнь выскочил на двор, в ночь. А утром, когда одевался, сунул в висевший у пояса кисет короткий широкий нож: если понадобится, он убьет этого странного посланца прямо у цистерн со щелочным раствором. Мысль об убийстве улучшила настроение Чэня; тут требовались жесткие меры, мгновенная реакция. Решив не отягощать других собственными проблемами, он даже не попытался связаться с друзьями по гильдии. Он лишь зажег курительные палочки перед алтарем предков, пообещал пожертвовать сто лянов серебра
[98]
на строительство пагоды, если неприятная история завершится благополучно, и кликнул своих носильщиков.
Паланкин доставил его к ограде участка. Потом носильщики притащили, по две штуки каждый, большие глиняные кувшины, налитые свинцовой тяжестью, и, как велел хозяин, поставили их рядом с одной из плоских, величиной с комнату, цистерн для щелочного раствора. Бурая жидкость покрыла дно цистерны, в воздухе начали скапливаться едкие испарения. Носильщиков Чэнь отослал движением руки.
Пришел Ван, по знаку Чэня уселся рядом с ним, на землю перед цистерной. Оба обвязали себе рты и носы шелковыми шарфами, которые принес Чэнь.
Сколько же их всего в горах Наньгу?
Была сотня, когда он уходил, сейчас — может, четыре сотни, может, тысяча.
Почему так неопределенно — может, четыре сотни, может, тысяча? Как могли они так быстро умножиться в числе?
Они едины в своих взглядах. Они все много страдали. Они защищают друг друга.
Еще раз: кто он таков, откуда родом, какова его роль — у них?
Зовут его Ван Лунь, он сын рыбака, родился в поселке Хуньганцунь в округе Хайлин, в Шаньдуне. Он их предводитель; и учит их ничего не делать в ответ на притеснения, а жить как живут изгои, не противясь ходу вещей.
И куда же он метил — став предводителем, раздавая советы? Чего хочет добиться? Почему бы им просто не разойтись по восьми сторонам света и не жить — поодиночке — так, в точности так, как он, Ван, предлагает и как, возможно, им действительно подобает жить? Вместо того, чтобы собираться в сообщество, привлекать к себе внимание местных властей, просить помощи у чужих союзов и так далее?
Если они разбредутся, то пропадут, объяснил Ван. Он — тоже за то, чтобы братья держались вместе; иначе очень скоро они вновь станут убийцами, насильниками, грабителями. Просто быть бродягой — этого мало; нужно еще знать, по каким дорогам бродить.
Только теперь самоуверенный купец по-настоящему удивился. И с интересом посмотрел на человека рядом с собой, который спокойно парировал все его вопросы и не забывал поглядывать на черно-бурую жидкость.
«Ты, Чэнь, даешь своей щелочи отстояться в течении четырех дней. Ты же понимаешь, что недостаточно просто промыть колчедан, который мы добываем в шахте. Ты долго держишь щелочной раствор на свету и кристаллы серы вырастают, один за другим, по мере того, как испаряется вода. Попробуй сразу выплеснуть всю щелочь в ручей: и никаких кристаллов не будет!»
Они беседовали и в ближайшие дни, часами. В последний день Ван умело инсценировал впечатляющую заключительную сцену: дал понять, что хотя и просит у «Белого Лотоса» помощи для своего братства, но пришел отнюдь не с пустыми руками. Ведь он, по сути, предлагает этому союзу постоянно растущее воинство, на которое — в случае нужды — можно будет опереться. Ведь если слишком сильно ударить по струнам цитры, они уже не будут жаловаться и мелодично стонать, а новогодним фейерверком взовьются к щеке музыканта и оставят на ней кровавые рубцы.
Вечером четвертого дня Чэнь решился-таки пригласить на следующий день к обеду своих друзей. И после того как они, числом шестнадцать, три часа подкрепляясь редкостными овощами, хвостами раков, паштетами, петушиными гребешками, бараньими фрикадельками, лапшой, сваренной на пару; после того, как с маленьких столиков были убраны сладкое печенье, вина, ликеры и уксус, Чэнь наконец поведал расшумевшимся друзьям о странном нищем с перевала Наньгу в Чжили.
Сперва он рассказывал о нем как бы шутя, словно речь шла всего лишь о забавной истории, но когда гости хотели перейти к другим темам, упрямо застрял на своей, и внезапно, в результате каких-то незаметных отклонений, весь тон их беседы переменился, даже кальяны уже почти не булькали. Тут началось то, чего Чэнь больше всего боялся: смех, негодующие возгласы, непонимание его роли; самые умные будто окаменели от страха,
Они сидели вокруг маленьких, близко сдвинутых столов в богато обставленной зале. Многоцветные ковры и бамбуковые циновки утепляли пол. Колонны из мореного дуба, в два ряда, поддерживали панельный потолок, с которого свешивались — обхваченные когтями грифов или как бы выпадающие из пастей драконов — обрамленные в железо лампы и фонари. Разбросанные повсюду пятнистые орхидеи придавали помещению праздничный вид. Резная ширма у дальней стены отделяла постав с восемью кумирами от домашнего алтаря. Великолепное, метровой высоты зеркало было повернуто к стене, а роспись на оборотной его стороне, выполненная по черному лаку, изображала цапель, которые летели над волнами, отдыхали на береговых скалах или, едва различимые, парили высоко в небе, купаясь в солнечных лучах.
Чэнь Яофэнь в халате из простого черного шелка сидел среди пышно разодетых гостей. Гости лакомились сладостями, прихлебывали из миниатюрных чашечек чай, щелкали орехи. Они расслабились, наслаждались непринужденной беседой, ждали танцовщиц, которых Чэнь в таких случаях приглашал из города, и совсем не были расположены думать о нищем с далеких гор Наньгу. Но когда прозвучало хорошо знакомое им имя Чу и выяснилось, что в горах Наньгу Чу рассказал кому-то об их союзе, все тотчас разволновались, вскочили, окружили Чэня. Шелест лениво перебираемых сладостей прекратился. Гости столпились у ширмы, перед домашним алтарем.
Байляньцзяо — Белый Лотос — распустился во всей красе.
В адрес Чэня посыпались упреки. Все хотели подробностей, подробностей, подробностей. Что же это, как же это, почему? Чэню пришлось повторить рассказ несколько раз; он настаивал, что нужно предупредить приверженцев «Белого Лотоса» в Чжили, обратить их внимание на изменившуюся ситуацию; пусть они употребят все свое влияние на то, чтобы с новым союзом нищих ничего не случилось; если же все-таки оправдаются худшие ожидания, пусть примут нищих в свои ряды и помогут им спрятаться.
