— А, это вы, Стивен, — и стал писать дальше, деловито скрипя пером.
Устроившись в своем привычном кресле, Стивен осмотрел прекрасное помещение. Все было неизменно: подзорные трубы Джека на стеллаже, шпага возле барометра, футляры с виолончелью и скрипкой лежат там, где лежали всегда, великолепный, отделанный золотом несессер вместе с пюпитром для нот — подарок Дианы мужу — стоит на прежнем месте. Злополучная бронзовая шкатулка с «Данаи» с неповрежденными печатями, как ему было хорошо известно, спрятана под рыбинами. И все же что-то было не так, и он тотчас заметил, что к кормовым окнам были прикреплены глухие крышки: уж теперь-то оттуда никто не мог выпасть.
— Нет, дело не в этом, — произнес Джек Обри, перехватив его взгляд. — Это все равно, что запирать ворота конюшни после того, как лошадь украли. Очень глупое решение.
— И все же, боюсь, еще остались лошади, которых надо беречь.
— Не в этом дело. Полагаю, что нам предстоит нешуточный шторм, и я не хочу еще раз потерять рамы.
— Неужели дело так серьезно? А я-то думал, что волнение стихает.
— Так оно и есть. Только барометр резко упал — просто страшное дело… Простите, Стивен, мне надо дописать эту страницу.
Корабль то взлетал вверх, то опускался, то взлетал, то опускался на длинных волнах зыби. На бортовую качку не было и намека. Джек Обри продолжал скрипеть пером. Издалека слышался неприятный голос Киллика, который напевал: «Раз-два, дружно», и вскоре каюту наполнил запах плавленого сыра.
Это было их излюбленное кушанье по вечерам, но дело в том, что ни плавленого, ни иного сыра не было и за несколько тысяч миль. Неужели существует обман обоняния, думал Стивен, моргая на огонь качающегося как маятник фонаря. Вполне возможно. В конце концов, каких только видов обмана не существует? К тому же представления Киллика о том, что ему по праву принадлежит, отличаются флотской широтой: он ворует регулярно и старательно, как и боцман, но если боцман, по укоренившейся исстари привычке, может продавать наворованное, не задумываясь над последствиями, пока его не схватят за руку или он не нанесет непоправимый вред кораблю, то к буфетчику это не относится, поскольку Киллик никогда не переступал границы дозволенного. Его «приобретения» принадлежали ему самому и его друзьям, и вполне возможно, что он сохранил кусок почти непортящегося manchego или пармезана для какого-то собственного пиршества. Так что вполне реальный, существующий на самом деле сыр действительно жарился где-то совсем рядом. Стивен почувствовал, что у него текут слюнки и в то же время закрываются глаза. «Поистине, любопытное сочетание». Он услышал, как Джек говорил о том, что наверняка начнется шторм, и тотчас крепко уснул.
Глава девятая
Джек Обри нежился в постели, наслаждаясь своим возвращением к жизни. Было воскресное утро, согласно старинной флотской традиции, побудку сыграли на полчаса раньше обыкновенного, то есть после того, как пробило семь склянок, а не восемь. Делалось это для того, чтобы команда успела помыться, побриться и приготовиться к построению и церковной службе. Обычно он был на ногах вместе с остальными, но сегодня решил понежиться в постели, которая была гораздо мягче жестких пальмовых листьев и намного теплей и суше морских просторов. Звуки обычной приборки — швабрами и скребками из пемзы у него над головой — не беспокоили его, поскольку Моуэт не разрешил поднимать шума на юте. Однако, несмотря на заботу старшего офицера, Джек Обри прекрасно знал, который час: яркий свет и запах поджариваемого кофе сами по себе действовали как часы. Однако он продолжал лежать, испытывая наслаждение оттого, что жив.
Наконец аромат кофе сменился привычным запахом морских волн, смолы, нагретого дерева и снастей, а также воды в льяле. До его слуха донеслось постукивание пестика, которым помощник Киллика толок кофейные зерна в бронзовой ступке, взятой из лазарета. Дело в том, что Стивен любил кофе больше, чем Джек. Научившись приготовлению кофе по-арабски во время их плавания в Красном море (в остальных отношениях бесполезного), он запретил пользоваться обычной ручной мельницей. До слуха Джека также донеслась грубая брань Киллика, обрушившаяся на его помощника за то, что тот просыпал несколько зерен. Капитан заметил, что в ней прозвучали те же нотки праведного гнева, которые он слышал от грозных надзирательниц на борту катамарана или от миссис Уильямс, своей тещи. Он улыбнулся снова. Какое это удовольствие — жить. Даже миссис Уильямс и то вспомнить радостно.
Старый, но не по годам энергичный отец Джека, генерал Обри, член парламента, принадлежавший к крайним радикалам, похоже, задался целью погубить карьеру сына. Помимо политических осложнений, Адмиралтейство относилось к Джеку удивительно несправедливо с того самого времени, когда он получил младший офицерский чин. Обещанные ему корабли передавали другим капитанам, отказывались продвигать по службе его подчиненных — людей на редкость достойных, — то и дело проводя разбирательства по его рапортам и постоянно грозя отставкой, береговым бездельем и половинным жалованьем. И все же какими пустяками казались ему и козни лордов Адмиралтейства, и иски кредиторов по сравнению с тем, что он жив! Стивен, католик, уже успел воздать хвалу Господу; то же делал и Джек с его счастливым, благодарным складом ума, хотя и не в столь традиционной форме, радуясь и наслаждаясь жизнью, как даром Божьим.
Над головой послышался легкий стук копытец: это была Аспазия, которую только что подоили. Оказывается, времени гораздо больше, чем он предполагал. Джек сел в постели. Очевидно, Киллик прислушивался к тому, что происходит в спальне, поскольку он тотчас открыл дверь, впустив в помещение сноп солнечного света.
— Доброе утро, Киллик, — произнес Джек Обри.
— Доброе утро, сэр, — отозвался буфетчик, протягивая ему полотенце. — Будете купаться?
В здешних водах капитан обычно купался до завтрака. Чтобы не задерживать корабль, он обычно нырял с носового крамбола и поднимался на борт фрегата по кормовому трапу. Но на этот раз он отказался от купания и велел подать ему кувшин горячей воды. Кожа и особенно складки жира в нижней части живота были так раздражены соленой водой, что в настоящее время у него не было никакого желания окунуться.
— Доктор еще не встал? — спросил капитан, остановив движение руки, державшей бритву.
— Нет, сэр, — донесся голос Киллика из большой каюты, где он накрывал стол к завтраку. — Его разбудили ночью, когда у мистера Адамса появились сильные рези в животе оттого, что он переел и перепил, празднуя возвращение доктора. Но стоило поставить клистирную трубку, как все прошло. Я и сам мог бы воткнуть ее в эту старую задницу, — добавил он негромко, чтобы капитан не расслышал его слов.
Буфетчик не жаловал казначея, поскольку тот видел, как Киллик обирает матросов, морских пехотинцев, унтер-офицеров, гардемаринов и кают-компанию якобы ради заботы о капитане.
Несмотря на расстояние и ветер, было слышно, как Холлар и его помощники кричат в люки:
— Эй, на носу и на корме! Надеть чистые рубахи для построения, когда пробьет пять склянок. Парусиновые форменки и белые штаны. Эй, внизу! Надеть чистые рубахи, побриться к смотру после пяти склянок.
