— Кто эта красавица?
— Цесаревна Елизавет…
— Это, Клёпушка, — тут же встряла тетка, — младшая дочь славного государя Петра Великого. Сестра ее Анна, герцогиня Голштинская, — помре. Елизавета теперь наследница трона.
Матвей быстро и бесцеремонно закрыл тетке рот рукой: «Вы что говорите-то?» Варвара Петровна и сама сообразила, что сболтнула лишнее — не может быть цесаревна Елизавета наследницей, если таковой уже назначена племянница государыни Анна Леопольдовна Мекленбургская… А уж если точной быть, то и она не наследница, а наследником будет ее еще не рожденный сын. Ух, мозги сломаешь… Тетка закрылась веером, осторожно посмотрела по сторонам. Вроде никто не слышал, хорошо, что высказывала она свою крамолу шепотом.
А цесаревна Елизавета была чудо как хороша. Ей исполнилось в ту пору двадцать пять лет. Формы ее уже утратили девичью худобу, цесаревна была склонна к полноте, но танцевала она лучше всех, голубой бабочкой порхала по зале. А уж личико хорошенькое, талия — пальцами обхватишь.
— Говорят, ей живется несладко, — шептала тетка в ухо племяннице. — У нее свой двор у Смоляного двора…
Клеопатре не хотелось слушать сейчас обо всех этих подробностях, ей бы на бал посмотреть, но Варвара Петровна цепко хватала ее за руку и тянула к себе, нагнись, расскажу…
— Потом, тетушка, потом, дома… Кто эта грустная дама?
— Так о ней и речь. Это Анна Леопольдовна, которой предстоит родить наследника. А вон у колонны и отец будущего наследника стоит. Но у них еще до свадьбы дело не дошло.
Жених юной Анны, девятнадцатилетний принц Брауншвейгский Антон-Ульрих, с трудом переносил любопытные взгляды всего зала. Худой, небольшого росточка, не только застенчивый, но и испуганный, он не принимал никакого участия в общем веселье. Тетка сказала, что он только недавно приехал в Петербург. Клеопатре вдруг стало его жалко. Мерзнет, наверное, в нашем климате, вон какой бледный…
— А это Бирон! — Варвара Петровна дернула за руку. — Один раз на него глянь и отвернись. Говорят, от его взгляда дамы в обморок падают. Страашный взгляд у благодетеля!
— Тетуш-шка, — прошипел Матвей. — Что вы плетете?
По счастью, его муки тут и кончились. Первый же представленный Клеопатре кавалер увел ее танцевать. Матвей немедленно оставил тетку и отправился в смежное помещение смочить горло.
После того случая, когда он заблудился и чуть не заморозил Гришку Рагозина, а потом беседовал с каким-то хамом на даче Сурмилова, Матвей дал себе слово — не напиваться! Но, видно, он тогда погорячился. Что же ему теперь, на все эти вина только смотреть? Самому себе слова тоже с разумом надо давать. Матвей взял бутылку токайского, закусил засахаренным цукатом, потом взял бутылочку бордо, потом подумал и выпил еще пива голландского. И все!.. Явился на бал, изволь танцевать.
Один танец, второй… отчаянно тянуло купить еще бутылку. Только попробуй себе что-нибудь запретить! Но ему вдруг повезло. Партнершей в танце стала княжна Верочка, кузина Гришки Рагозина: носик точеный, грудь обнажена в полной приятности, на головке парик с золотой кокардой. Танец шел вольный. Государыня и прочие знатные отбыли ужинать, и теперь не надо было бояться повернуться спиной к ее величеству. Па-де-баск — шаг скользящий, стал как бы порезвее, поклон… Вот бы Клеопатре поучиться у княжны Верочки… Поклон, поворот… И Матвей уперся глазами в кавалера Шамбера.
Да, да, это был он, попутчик из тряской кареты, поспешающей в Варшаву. Шамбер как всегда в черном, только камзол его на этот раз украшал серебряный позумент, подбородок подпирал белоснежный шелковый платок, завязанный небрежным узлом. Миг один, и Матвей понял, что Шамбер его узнал. Первое и самое ясное чувство, обозначившееся на лице француза, было удивление, потом неприязнь, потом ненависть. С чего это он так озлобился? Кажется, встретил старого знакомца, с которым попал в передрягу, так улыбнись, крикни радостно: ба, кого я вижу!
Ноги сами собой выделывали нужные па, руки растопыривались по правилам этикета, но на лице Матвей не смог удержать нужного любезного выражения. Княжна посмотрела на него с удивлением, а когда они сблизились в танце, спросила шепотом:
— Что с вами? Какая муха вас укусила?
— Название этой мухи — любовь к вам, — ответил Матвей по всем правилам куртуазности, а сам подумал: вот только дотанцую и тогда с этим Шамбером, как его там… Огюстом, потолкую.
Но Шамбера нигде не было. Матвей обошел все комнаты, одну померанцевую аллею, другую. Тут и поймала его за фалду камзола Варвара Петровна.
— Где шляешься? Домой пора. Иди к карете, позови слуг. Пусть вниз снесут… Устала…
Сомлевшая Клеопатра стояла с ней рядом. Она ни слова не сказала брату, только улыбнулась блаженно. Такая улыбка бывала у сестры после хорошей бани, когда уже сидела она за столом с головой в чалме из льняного полотенца, и девки волокли сладости к чаю.
Теткина карета вместе с телегой для кресла стояла в отдалении, за углом, дабы не привлекать к себе лишнего внимания. Матвей отдал распоряжение слугам, те бегом бросились исполнять. Кучер влез на козлы и направился к главному подъезду. Матвей взял горсть снега и растер разгоряченное лицо. Что-то просвистело над ухом, он протер глаза и с удивлением увидел воткнутый в деревянный борт телеги нож. Он схватился за еще дрожавшую рукоятку, ощущение опасности ознобило спину и заставило стремительно обернуться.
Их было двое, оба в черных плащах и шерстяных масках, обычно такие надевают иностранцы при больших морозах.
— Мать честная, что вы хотите?
— Защищайтесь, сударь! — Голос был хриплый и какой-то простонародный.
Матвей рванул из ножен шпагу. Они бросились на него оба, клинки мелькали, как молнии, Матвей едва успевал отражать удары. Один — худой и высокий — фехтовал отлично, второй — широкий в плечах — похуже. Пожалуй, нападающие даже мешали друг другу, поэтому высокий вскоре выбыл из боя. Ах, кабы Матвей пил на балу только токайское! Или хотя бы токайское и бордоское, но вот голландское вино вкупе с двумя предыдущими — это уже перебор. Кисть держала шпагу цепко, работала дай Бог каждому, а вот ноги выделывали вензеля, не подчинялись. А ведь эдак-то он и проткнет меня, злодей! Какого черта им от меня нужно? Отступая, Матвей завернул за угол дома, но противник его настиг, рубка шла нешуточная.
В этот момент распахнулись двери главного подъезда, и показалась Варвара Петровна, важно восседающая в кресле.
— Эт-то что такое? — раздался ее крик, удивительно, как она издалека распознала племянника. — Несите меня к телеге! Елисейка, крепче держи! Бегом, бегом!
Шут его знает, почему противник не бросил бой сразу при появлении людей. Может быть, он не понял, что гневливый крик Варвары Петровны относился именно к нему? Инвалидное кресло с восседающей в нем теткой протиснулось между дерущимися, пребольно стукнув Матвея колесом по ноге. Только здесь широкоплечий опомнился, отскочил в сторону, плащ распахнулся, и Матвей увидел ярко-белое пятно шейного платка. Шамбер? Но на балу эти белые платки украшали каждую пятую шею. И потом, француз гораздо выше ростом!
