Государыня Анна внимательно слушает «оракула» Остермана, но пока ее больше волнует собственный престиж. Признает за ней Франция императорский титул
[23]
, будем дружить с Францией, а пока стоит повременить и не раскрывать собственные карты.
Бирон сам не знает, какую пользу можно извлечь из внешней политики, но в любом случае приятно натянуть нос Остерману, пасторскому сынку из Бохума, который корчит из себя образованного, при этом преисполнен изворотливости, лукавства и под личиной чистосердечия восстанавливает против него, Бирона, государыню.
Миних стоит несколько наособицу. Конечно, слово Анны для него закон, но с первой минуты своего фельдмаршальства он почувствовал в себе силы необъятные, а их надобно куда-то приложить. А куда приложить-то? Войны пока не предвидится, фейерверки у артиллеристов горят нормально, пехота марширует на экзерцициях в полном соответствии с уставом. Остается политика… Миних был плохим политиком и, как водится, даже не подозревал об этом. Но играть в политику так азартно, так интересно! Конечно, он за союз с Францией! Светлые воспоминания о Париже стоят того, чтоб порадеть здесь, в Петербурге, за Людовика XV. Но вслушайся фельдмаршал повнимательнее в свой пульс, он бы сознался, что наплевать ему и на Людовика. Главное сейчас — взять верх при дворе, переиграть Бирона и Остермана и поднести государыне на блюдечке дружбу с Парижем.
Однако трудно нанести удар сразу по двоим. Миних поразмыслил и решил, что как ни противен ему Бирон, но объединиться надо все-таки с ним. Остерман неподкупен и упрям, его с места не сдвинешь, а фаворита можно и подкупить, и улестить.
Настроения при русском дворе стали известны во французском посольстве, и секретарь Маньян тут же сообщил в Париж, что политика России в отношении Франции может в корне перемениться. Далее, не скрывая ликования, Маньян писал, что Бирон желает «оказаться для Франции полезным в каком-нибудь отношении», при этом была упомянута фамилия Миниха, как человека сильного, делового и влюбленного в Париж.
Париж немедленно отозвался на депешу Маньяна. Последнему было поручено делать ставку на Миниха, как наиболее серьезного министра. Свидания Маньяна и Миниха происходили в глубокой тайне в немыслимую рань — в шесть часов утра. Боялись, что Остерман проведает о закулисной игре и нанесет контрудар.
Следующая депеша в Париж сообщала, что Маньян на правильном пути: Бирон уже сделал представление всех дел государыне и нашел в ней горячее участие. Версаль решил ковать железо, пока оно горячо. Начался торг. Франция просила поддержки России в противоавстрийской политике, а взамен обещала признать Анну императрицей. Миних обиделся, Бирон тем более. Миниху нужна была от Франции поддержка против турок. По мысли фельдмаршала, Париж должен убедить султана вернуть России Азов в обмен на Дербент. Начав торговлю, Миних уже не мог остановиться. Он предложил Франции русскую 30-тысячную армию (ту, что была обещана Австрии), но Париж за это должен дать России субсидии и сговориться на русской кандидатуре польского короля.
Давать субсидии никто не любил. Не любила этого и Франция. Маньян недвусмысленно намекнул Бирону, что инициаторы договора будут щедро вознаграждены королем. А посему, получив субсидии себе лично, может быть, оные инициаторы не станут настаивать на субсидии для России? Вроде бы договорились, и сумма была названа — 100 тысяч золотых для Бирона, между делом упомянули мелочь — гобелены для государыни, но договор не подписали. Чего-то ждали… Миних играл в бессребреника: ему ничего не надо, он радеет только о пользе и справедливости.
Таково было положение дел при русском дворе, когда из Парижа двинулась карета в Варшаву с деньгами и алмазами в винной посуде. Шамберу надлежало часть пути проделать с Виктором Сюрвилем, а затем следовать в Петербург, дабы помочь Маньяну в столь критический момент. Маньян временами вел себя как чистоплюй (дескать, не все средства хороши), а Шамбер уже зарекомендовал себя опытным агентом, умеющим добывать нужные средства любым способом.
Огюст де Шамбер происходил из захудалого дворянского рода. Его никак нельзя было назвать баловнем судьбы. Иные любимцы фортуны получают богатство и земли по праву наследства, то есть не ударив палец о палец, Шамберу же предстояло заработать это головой и трудовым потом. Стать тайным агентом помогли ему не столько связи, сколько случай. Он оказал личную услугу одному важному чиновнику из кабинета Флери. Услуга ничего не стоила, а навар от нее оказался неожиданно значительным. Шамбер получил не только доходное место, но и репутацию порядочного и верного человека. Подобная репутация иногда зарабатывается годами, а Шамбер просто спас от наказания мальчишку-офицерика, упрятав его на время в монастыре. Потом Шамбер поболтался по Европе, депеши его всегда были точны и конкретны. Словом, он был на хорошем счету.
Маньян встретил Шамбера радостно, секретарь был уверен, что агент привез из Парижа обещанные гобелены и деньги. Шамбер выразил крайнее удивление: ничего подобного ему в Париже не поручали. «А что поручали?» — поинтересовался Маньян. Шамбер не стал откровенничать и ответил коротко: подружиться с местной знатью и докладывать в Париж о настроениях русских.
Маньян решил: в Париже не поняли главного, и немедленно настрочил депешу: если 100 тысяч золотых и гобелены не будут получены в ближайшее время, то дело с договором можно считать проигранным.
Маньян не знал того, что знал Флери: Парижу уже можно было не торопиться, потому что в интригу ввязалось Провидение в лице Остермана. Не будем на этих страницах описывать, как узнал Остерман о тайных встречах Миниха и Маньяна — это остросюжетная история, о ней надо писать подробно или не писать вообще, скажем только, что, узнав о закулисных играх, «оракул» повел себя умно и решительно. Одного разговора с Бироном оказалось достаточно, чтобы фаворит понял положение дел: дружить с Францией — значит поддерживать Лещинского, а если Лещинский станет королем, он, Бирон, никогда не станет герцогом Курляндским (а это уже было обещано ему государыней).
С Минихом Остерман говорил уважительно, рассматривая проблему в ее общегосударственном значении. Конечно, он согласен обсудить пункты договора с Францией, но делать это надо не келейно, а открыто — на Государственном совете. А как можно обсуждать на Государственном совете обещанную Парижем взятку Бирону? Словом, на всех «благих начинаниях» приходилось поставить крест.
А Маньян не понял. О необходимости вывести обсуждение договора на Государственный совет он узнал от Миниха и очень удивился.
— Какой совет? Бирон ведь согласился принять деньги? Эти 100 тысяч золотых были гарантом дружбы фаворита с Францией.
