— Очень неплохая мысль… — Шамбер стал рассеян, он явно думал о чем-то своем.
— Вопрос только в том, — продолжал Маньян, — кто донесет ее до Бирона — вы или я?
— Я могу взять на себя эту обязанность.
— Вот и славно. А затем надо проследить, как пойдут дела и какую информацию даст князь Козловский. Было бы очень неплохо, если бы вы присутствовали на допросах.
— У русских не принято звать в пыточные камеры иностранцев.
— Но ведь затронута честь Франции. Словом, я надеюсь на ваш ум, обаяние и решительность в достижении цели.
У Маньяна был высокий и необычайно гладкий лоб цвета слоновой кости, на нем ни морщинки, глаза прикрывали тяжелые, словно восковые веки, а на устах играла улыбка, которую он перенял у загадочной Джоконды, словом, совершенно нельзя было понять, что у него на уме. «Что он недоговаривает?» — спросил себя Шамбер.
— А почему вы не спрашиваете, кто написал эти загадочные письма польским панам? — промурлыкал вдруг Маньян.
— Кто же их написал? — покорно спросил Шамбер.
— Они подписаны Виктором де Сюрвилем. Достоверно известно, что в момент отправления писем, — а они посланы обычной почтовой каретой, — несчастного Виктора уже не было в живых.
— Но он мог написать их заранее!
— Тогда у Сервиля есть сообщник!
— О-ла-ла… — только и нашел что сказать Шамбер.
Загадочность маньяновской улыбки объяснялась тем, что он решил проследить: что и в каких выражениях скажет Бирону Шамбер. И когда князь Козловский был тайно арестован, Маньян напросился на аудиенцию к Бирону. Из беседы во дворце он понял; Шамбер донес до фаворита далеко не всю информацию. О, не зря Маньян не верил Шамберу, а не был ли он тем самым сообщником, которым интересовались в Париже?
Но вскоре дело о пропавшем золоте перестало интересовать всех, то есть совершенно ушло в тень. На повестку дня стал вопрос о возможности пребывания в Петербурге самого Маньяна. Положение дел в Европе, а именно в Польше, было таково, что Франция готовилась разорвать дипломатические отношения с Россией. О причине этого мы расскажем в последующих главах.
7
Родион решился… Теперь он был совершенно уверен, что Матвей арестован по приказу Бирона. В основе ареста лежала зловредная каверза Шамбера, и Родион решился на вещь необычайную: найти способ и рассказать Бирону правду о том, что случилось год назад в лесу под Варшавой.
Что было необычайного в этом разговоре? Между первым царедворцем империи и скромным поручиком его канцелярии лежала пропасть, Родион по-нимал, открой он рот, чтобы пооткровенничать, Бирон удивится так же, как если бы бессловесное дерево пожелало вступить с ним в диалог. Поручик смел говорить лишь: «слушаюсь» и «так точно».
Но главная опасность состояла в том, что он против воли мог навредить Матвею. Над самим Родионом дамокловым мечом висела угроза ареста, и сообщать кому бы то ни было, что арестованный Козловский водит дружбу с сыном опальных родителей, значило потуже затянуть удавку, которую уже накинула на шею князя империя.
Но одно дело решиться, а другое — осуществить. Уже четвертая неделя пошла, как Матвей обретается в неизвестном месте, а решительный разговор с Бироном все еще не состоялся. Однако в этом не было вины Родиона. Просто фаворит находился вне пределов досягаемости. Сентябрь — время охоты, Анна оставила государственные дела и вместе со двором и, конечно, со своим любимцем отбыла в Петергоф.
Давая оценку императрице Елизавете, о ней говорят: она любила балы и танцы, и вместе с ней танцевала вся Россия. Про Анну по аналогии следовало бы сказать: она любила охоту, это было знаком ее правления, но присовокупить к этому, мол, с ней охотилась вся Россия — никак нельзя. В пределах Москвы и Петербурга любая охота, кроме царской, вообще была запрещена. Если каждый начнет на зайцев и оленей охотиться, то всю живность в один сезон можно извести. Борьба с браконьерством уже тогда велась отчаянная. Подлому народу разрешали бить только волков и медведей, поскольку излишнее их количество было угрозой жизни как скотской, так и человеческой.
Заведовал царской охотой обер-егерь из немцев, полковник Осип Мервиль. Он же обеспечивал доставку живых зайцев, куропаток, оленей и других животных для заселения лесов и лугов вблизи столиц. Обязанностью Мервиля было также заряжение ружей государыни как на охоте, так и во дворце. Анна коллекционировала стрелковое оружие, в большом количестве его закупали за границей, дома зачастую царица велела украшать ружья золотой насечкой. Склад личных ее величества ружей был устроен в мазанковом дворце — бывшем доме казненного царевича Алексея.
Анна обожала стрелять по пролетающим мимо дворца воронам, сорокам, галкам. Если наученные горьким опытом пернатые остерегались лететь в дворцовый парк, туда пускали птиц из «менажерии». Было организовано для царицы и подобие тира. В зимнем дворце на одной из галерей стояла черная доска с нарисованной целью, в эту галерею никто не смел заходить. Порох для царицы привозили из Данцига, заряжение ружей было особое: пули закатывались в гильзы, смазанные маслом.
Осип Мервиль руководил охотой по обязанности, но душой этого дела был, конечно, Бирон. Псовая охота — это красивая скачка на лошадях, это возможность показать себя в настоящем мужском деле, воочию продемонстрировать свою красоту и ловкость. Несколько лет спустя главным егермейстером государыни стал Артемий Волынский. Историки пишут, что он был казнен за смелые прожекты по переустройству государственного правления, которые ограничивали власть немчуры в пользу русских. В этом есть своя правда, но изнанка дела по уничтожению Волынского совсем другая. Казни кабинет-министра и егермейстера потребовал Бирон, и вопрос перед Анной он поставил очень жестко: или я, или он! И наплевать было Бирону на государственное переустройство России. Фаворит знал: в чьих руках охота, тот неминуемо завладеет и сердцем государыни. Бирон приказал казнить не строптивого министра, а соперника.
Словом, охота в те времена была делом поистине государственным. «Санкт-Петербургские ведомости» с трепетом сообщали, что «Ея Императорское Величество, Самодержавнейшая наша Монархиня изволила на охоте в окрестностях Петергофа собственноручно убить вепря невиданной величины». Родиону оставалось только терпеливо ждать, пока двор до конца насладится ритуальным убийством под названием «псовая охота» и вернется наконец в Петербург.
И вдруг удача! Бирон потребовал доставить к месту охоты «трех знатных жеребцов». Родион взял солдат и погнал лошадей в Петергоф. На место прибыли под вечер. Конюшня при дворце была образцовая: стойла обшиты деревом, сено и овес в яслях свежайшие, скребницы, щетки — все иностранного производства, конюхи тоже немцы. Родион сам проверил, как чистили и поили жеребцов, от вида лошадей зависел завтрашний разговор с Бироном.
Жеребцов велено было подать к двенадцати часам, но на условленном месте Бирона не оказалось. Просторный луг, окаймленный с одной стороны петляющей речкой, а с другой сосновым леском, был полон народу: егеря, доезжачие, валторнисты, обер-егеря, кавалеры и дамы верхами… На дамах надеты самые разнообразные наряды, обязательными были только круглые шляпы с вуалью. Придворные кавалеры все выглядели одинаково: суконные черкесские кафтаны бирюзового цвета и алые камзолы. От яркости нарядов и золота галунов слепило глаза. Кругом стоял немыслимый гвалт.
