Кормили наших постояльцев неважно, ссылаясь на нехватку продуктов — это осенью-то! — воды горячей не допросишься, в комнате холод. Павла пыталась погреться у огромного очага в главной зале, но скоро отказалась от этого. Над очагом висела голова дикого вепря. Не поймешь, из чего сотворена эта страшная морда — чучело или муляж, но хитрые узкие глазки словно следили за Павлой, словно подмигивали. В зале было полно пьющего народа мужского пола. Все они горланили песни и таращились на пышнотелую заезжую гостью с тем же плутовским выражением, которое мастер придал страшной роже вепря. Выражение это, как ни странно, волновало, но больше пугало. А ну как… страшно подумать!
За три дня постоя Павла так измучилась и изнервничалась, что, как только в гостинице появились две приличные дамы — одна совсем старуха, другая помоложе, — она бросилась к ним с воплями, моля о помощи.
Та, что помоложе, тихая, вежливая, вся такая утонченная и аристократическая, была княгиней Гондлевской, владелицей всей округи. Старуха с коричневым ликом и телом столь худым, что напоминала зачехленное знамя, — бездетной теткой княгини, жившей при ней «на хлебах». Во время рассказа Павлы княгиня все время поглядывала на тетушку, сидевшую с поджатыми, морщинистыми губами. Та хмурилась, щурилась, словом, была недовольна. Переломом в разговоре послужила упомянутая фамилия Сурмилова.
— Он у нас в России главный богатей, — верещала, подобострастно улыбаясь, Павла. — Он в Париж с дочкой своей ездил, дабы заказать вина для ее величества. Можно сказать, на золоте ест, в золоте купается. Сотворите милость, помогите дочери его с верной камеристкой, что пред вами, — одна лежит, другая сидит.
Княгиня еще раз переглянулась с теткой, на этот раз крайне выразительно, и тут узелок губ у старухи развязался, преобразившись в беззубую улыбку.
— Расскажите все еще раз, сударыня, — попросила княгиня, — но желательно больше французских слов, русский язык я понимаю с трудом.
Через час укутанную в плед Лизоньку снесли в украшенную гербами карету и заботливо обложили подушками, сундуки привязали крепчайшими веревками. При поломанном экипаже остался Митька. Он же должен был похоронить несчастного кучера. Взвился кнут, панская карета рванулась с места. Лизонька Сурмилова отправилась в неизвестность.
3
Находись наша героиня в добром здравии, ее бы очень развлек вид ее. нового жилища. Замок, настоящий замок! Как и полагается, он стоял на холме, имел вымощенный булыжниками ров, в котором никогда не было воды, и высокие стены в форме неправильного четырехугольника. В стенах, разумеется, бойницы, а над стенами — башня красного кирпича в виде шлема. Подъемный мост на въезде в замок был давно заменен обычным деревянным настилом с перильцами.
Распахнулись кованые двери, и карета въехала на обширный, заросший по-осеннему жухлой травой двор. Внутренние стены замка были обустроены галереями, много здесь было различных строений неведомого назначения, центральную часть двора занимал огромный трехэтажный дом причудливой формы с редкими, несимметричными окнами, толстыми контрфорсами из тесаных глыб и богатым полукруглым порталом с башенками.
Замок князей Гондлевских был построен двести лет назад, когда уж замков никто не строил, а потому являлся только подобием древних укреплений. Однако эта подделка выглядела вполне добротно и внушительно. Первый хозяин замка, знатный полководец при дворе Сигизмунда, короля польского и шведского, много воевал за свою жизнь. Он и с Русью бился под Смоленском, переживая всем сердцем за царицу русскую Марину
[33]
. Был он богат, горд, при этом не лишен романтической складки. Если деньги в наличии, то отчего же не воздвигнуть памятник уходящему рыцарству, да и прилегающие угодья следует украсить замком, чтоб внуки помнили, враги боялись, а соседи завидовали. Тогда казалось, что никогда не пресечется богатство славного рода Гондлевских, а оно вдруг и пресеклось.
Разорялись знатные паны постепенно, но полное разорение, такое, словно враг прошел по замку и его окрестностям, произвел последний владетель князь Казимир Гондлевский. Сейчас это был глубокий старик, но и в восемьдесят лет он держался орлом. Дай ему золото, чтоб выкупить замок, и впрок немного деньжат, все пойдет по-прежнему, за год опять все спустит. А ведь кажется, ничего особенного не делал, только жил широко.
Князь Казимир Гондлевский был известнейшим в округе «рыцарем бутылки», и это было отнюдь не уничижительное прозвище, а заслуженный Бахусовыми подвигами чин, снискавший среди сограждан братскую любовь и уважение. Про известную чару князя Казимира знали в самой Варшаве. Чара вмещала пять бутылок французского, или венгерского, или домашней выделки меда — чего ни налей. В крышку от нее входило две бутылки. Старый князь мог опустошить чару в два приема, из крышки полагалось пить не отрываясь.
Во время широких пиров обговаривались проекты будущих сеймов, заключались дружественные союзы, гасились распри, отлучались от государственных дел неугодные. Шляхта совершенно искренне считала, что без кубка с вином вообще не договоришься. На попойках заключались и брачные союзы, в этих случаях пили из чар с изображением святых. На самих сеймах пили во славу Господа, а потом всласть рубились на саблях в Его же честь. И везде Казимир Гондлевский был первым. Хоть к старости руки у него стали дрожать, иной раз и в табакерку пальцами попасть не мог, полный, налитый всклеть кубок он доносил до рта, не пролив ни капли. При этом был изящен, образован, умен — рыцарь!
Противные высшей истине трезвенники ворчали, что-де никогда не пила Польша столь много, мол, пьянствовать стали только при Августе II — отчаянном выпивохе. Говорили, никогда король «не просыхал», а с ним и весь двор.
У князя Казимира тоже был свой двор — богатейший, и всех он поил и кормил. Кого там только не было: шляхта, сыновья их, оруженосцы, пажи, скороходы, гайдуки, ливрейные послушники. Сейчас дворни стало немного меньше, и походила она не на достойных княжеских слуг, а на разномастную орду, охотящуюся за дармовой жратвой. Названия у дворцовой прислуги остались те же. Паж… все еще паж, в тридцать с лишним лет, с зычным голосом и ухватистыми волосатыми руками. Скороход еле передвигает ноги, он болен ревматизмом, на ступнях подагрические шишки, белые одежды штопаны-перештопаны, на шапочке, которую все еще носит, убогий, набекрень, вместо страусовых перьев два сорочьих, выдранные из хвоста у мертвой птицы.
А какие охоты устраивались в замке! Леса, слава Богу, обширные, зверья всякого водилось в изобилии. Уважающий себя охотник всегда держал огромную псарню. Из Данцига выписывали больших датских собак. Егеря их звали пиявками. Если этот пес вцепится зубами в жертву — большого зверя, то уже не отпустит. До ста человек съезжалось на охоту, прибывали и дамы в колясках, брали с собой детей посмотреть на кровавое действо. После охоты по древнему обычаю в замке готовили жаркое из жеребенка, но главным лакомством считались медвежьи лапы. А пили… только бочки с вином успевали вскрывать. Гостиница «Белый вепрь» была когда-то охотничьим домом Гондлевских, до самой Вислы тянулись их угодья. Но это все в прошлом.
