Но довольно о кабанах. Существовали и более опасные виды охоты. Впрочем, на них решаются либо при особых обстоятельствах, либо при особом психологическом настрое.
Помните холодного и уверенного в себе стрелка из романа «Полина», единственного, кто не побоялся стрелять в кабана? Сразу скажем, что это весьма темная личность, разбойник и убийца, причем не благородный разбойник типа Жана Сбогара,
[124]
а настоящий бандит с большой дороги, пусть и имеющий графский титул. Гордыня графа Безеваля поставила его над людьми и в конце концов привела к гибели. Она же заставила его решиться на самую отчаянную охоту, которую только можно себе представить. Чтобы отомстить тем, кто унизил его, усомнившись в его смелости, граф, находясь в Бомбее, предложил своим обидчикам поохотиться на тигрицу с тигрятами в ее логове, вооружившись одним кинжалом! Естественно, все отказались, считая подобное безрассудство самоубийством. Отказались все, только не сам граф Безеваль, и никакие уговоры и готовность окружающих признать свою неправоту не поколебали его решения. Граф направился туда, где, по сообщениям, находилась тигрица.
«С высоты холма по изломанному тростнику он заметил следы страшного зверя, с которым шел сражаться: дорожки шириной в два фута были протоптаны в высокой траве, и каждая из них… шла к одному месту, где растения были вытоптаны и образовалась прогалина. Рычание, раздававшееся оттуда, рассеяло все сомнения, и граф узнал, где должен встретить своего врага.
Тогда старшие из офицеров опять подошли к нему; но граф, поняв их намерения, холодно сделал знак рукой, что все бесполезно. Потом застегнул свой сюртук, попросил у одного из родственников шелковый шарф, которым тот был опоясан, и обернул им левую руку; сделал знак малайцу подать ему кинжал, привязал его к руке мокрым фуляровым платком; потом, положив шляпу на землю и грациозно поправив свои волосы, пошел кратчайшим путем к тростнику и через минуту скрылся в нем…
Он шел медленно и осторожно по выбранной дорожке, протоптанной так прямо, что ему не было необходимости сворачивать ни вправо, ни влево. Пройдя около пятидесяти шагов, он услышал глухое ворчание, по которому узнал, что зверь стоит настороже и если не видит, то уже учуял его; он остановился на одну секунду и, как только шум прекратился, вновь пошел. Пройдя около пятидесяти шагов, опять остановился; ему показалось, что если он еще и не пришел, то должен быть очень близко к логову, потому что достиг уже прогалины, усеянной костями; на некоторых из них еще было окровавленное мясо. Он осмотрелся вокруг себя и в норе четырех или пяти футов глубиной увидел тигрицу, полулежащую, с разинутой пастью, с глазами, устремленными на него; тигрята играли у ее брюха, как котята. (…)
Некоторое время тигрица и человек неподвижно смотрели друг на друга. Наконец граф, видя, что она, вероятно, боясь оставить детей, не пойдет к нему, сам пошел к ней. Он подошел к тигрице на расстояние четырех шагов и, увидев, что она сделала движение, чтобы встать, бросился на нее.
Офицеры, услышав вдруг рев и крик, заметили движение в тростнике; через несколько секунд наступила тишина: все кончилось. Они подождали еще с минуту — не вернется ли граф. Но граф не возвращался. Тогда им стало стыдно, что они оставили его одного, и они решили спасти хотя бы его тело, если не спасли его жизнь. Они ободрились и пошли в болото, время от времени останавливаясь и прислушиваясь, но все было тихо.
Наконец, придя к прогалине, нашли зверя и человека, лежащими один на другом: тигрица была мертва, а граф без чувств. Тигрята же, слишком слабые, чтобы есть мясо, лизали кровь.
Тигрица получила семнадцать ударов кинжалом, а граф только две раны: хищница разорвала ему зубами левую руку, а когтями ободрала грудь» («Полина», VII).
Вот уж, право, охота пуще неволи…
Впрочем, в произведениях Дюма можно найти пример еще большего безрассудства. Приведенная ниже история интересна по двум причинам. Во-первых, это описание охоты взято не из романа, а из путевых заметок, и не связано с раскрытием исключительных качеств какого-либо героя. Во-вторых, дело происходит в России…
В заметках о путешествии в нашу страну Дюма неоднократно возвращается к охотничьей теме. Отдельная глава посвящена охоте на медведя: здесь и случаи из жизни охотников, и отчет о собственном участии в медвежьей травле, и обсуждение распространенного на Руси поверья, что самый опасный медведь — сороковой: «Можно убить тридцать девять, не получив ни одной царапины, но сороковой отомстит за всех остальных» («Путевые впечатления. В России». «Местные истории»).
Однако медвежья охота в диковинку лишь французским читателям Дюма, русским читателям она знакома по многим произведениям классической литературы и разного рода историческим сочинениям. А вот охота на волков — дело другое…
«Вот как осуществляется этот хитроумный замысел — зимой, конечно, когда недостаток пищи делает волков кровожадными.
Три или четыре человека, каждый с двустволкой, садятся на тройку. (…) Сзади повозки веревкой или же для большей надежности цепью привязывается поросенок. Веревка или цепь должна быть длиной метров десять.
Поросенка бережно и заботливо довозят до леса, где рассчитано начать охоту, и высаживают на землю. Кучер отпускает поводья, и лошади бегут, средняя рысью, крайние галопом.
Поросенок, не привыкший к такому аллюру, испускает жалобный визг, который вскоре переходит в стенание. Услышав эти вопли, показывается первый волк и устремляется вдогонку за поросенком, потом два волка, потом три, потом десять, потом пятьдесят волков. Все они дерутся, отталкивая друг друга, стараются достать поросенка, кто когтями, кто зубами.
Бедняга от стенаний переходит к отчаянным воплям. Этот визг будит волков в самых дальних уголках леса. Все серые за три лье в округе сбегаются, и тройку преследует уже целая стая.
Вот тут-то и становится необходимым хороший кучер. Лошади, испытывающие к волкам инстинктивный ужас, шалеют. Та, что бежала рысью, скачет галопом, галопирующие закусывают удила.
Все это время охотники стреляют как попало, не целясь, — но в этом и нет необходимости.
Поросенок визжит, лошади ржут, волки завывают, ружья стреляют. Подобному концерту позавидовал бы и сам Мефистофель на шабаше.
Упряжка, охотники, поросенок, стая волков — не более, чем смерч, вздымающий вокруг себя снег, грозовая туча, которая мечет громы и молнии.
Если кучер не теряет управления лошадьми, как бы они ни несли, — все идет хорошо. Но если управление потеряно, если упряжка зацепилась, если тройка опрокинулась — тогда все кончено. Завтра, послезавтра, через неделю будут найдены обломки коляски, ружейные стволы, скелеты лошадей и наиболее крупные кости охотников и кучера» («В России», «На борту «Коккериля»»).
Как-то сразу вспоминается, что «умом Россию не понять». А Дюма вдобавок приводит жутковатую историю с князем Репниным, который за год до приезда писателя в Россию столкнулся во время охоты с необыкновенно большой стаей волков, попытавшейся взять его сани в окружение, образовав волчий строй в виде полумесяца вокруг мчащейся тройки.
