Но Дюма, наверняка польщенный тем, что его «Генрих III» был поставлен в Санкт-Петербурге уже через восемь месяцев после парижской премьеры, увидел во французском налете лишь фасад и проницательно отметил, что Россия «с виду хоть и офранцуженная, не похожа ни на какую другую» страну («Местные истории»). Более того, Дюма не очень оптимистичен в плане перспектив понимания России иностранцами. Обычный путешественник-иностранец приезжает туда с заранее готовыми мерками и, наложив эти мерки на собственные впечатления, возвращается домой с твердой уверенностью, что «понял» Россию и знает, как ее обустроить. Дюма же пишет:
«Россия это громадный фасад. А что за этим фасадом — никого не интересует. Тот, кто силится заглянуть за фасад, напоминает кошку, которая, впервые увидев себя в зеркале, ходит вокруг, надеясь найти за ним другую кошку» («Как вас обслуживают в России»), Дюма остерегался превращения в подобную кошку и, хотя порой высказывал обобщающие суждения о нашей непростой стране, редко подводил под суждениями черту однозначности, потому что осознал: умом Россию точно не понять. Он скорее пытался понять ее сердцем. Сердце и подсказало ему, что путешествие по России — одно из лучших в его жизни.
Впрочем, сердечное расположение не отменяет размышлений, и некоторые суждения Дюма иногда оказываются вполне созвучны современным высказываниям экономистов, политологов и психологов, анализирующих различные явления нашей жизни.
Чего стоят хотя бы следующие замечания, касающиеся финансовых злоупотреблений:
«Я останавливаюсь на мосту и смотрю на крепость. Прежде всего в глаза бросается то, что колокольня Петропавловского собора одета в леса: ее реставрируют.
Вот уже год, как поставили леса, и они будут стоять еще год, два, а возможно, и три.
В России это называется «подновление траченого», но можно перевести и как «присвоение растраченного». В России невозможно, как говорят у нас в народе, поужаться в тратах; здесь всякая трата неизбежно переходит в растрату, и, однажды начав, здесь никак не могут остановиться» («Мосты и памятники»).
В качестве доказательства писатель приводит несколько примеров. Желание Екатерины II подкрасить фигуры на мостике в Царском Селе привело к ежегодному выделению средств на краску для этих целей, и, хотя Екатерины давно уже не было в живых, «подновление траченого» продолжалось и в год приезда Дюма. Требование великого князя Павла подать ему одну сальную свечу привело к внесению в годовой счет суммы в 1500 рублей «на сальные свечи».
«Такой же случай был и у царя Николая, когда он вместе с князем Волконским просматривал расходы императорской фамилии и наткнулся на запись о том, что губной помады за год потребили на 4500 рублей. Уж очень большой показалась ему эта сумма.
Тогда Его Величеству напомнили, что зима стояла суровая, и потому императрица всякий день, а фрейлины — каждые два дня потребляли по баночке помады, чтобы губы были свежие.
Царь нашел, что у всех означенных особ губы были достаточно свежие, но все же не настолько, чтобы это стоило восемнадцати тысяч франков.
Он осведомился у императрицы, и та ответила, что не выносит помады.
Он осведомился у фрейлин, и те ответили, что раз Ее Императорское Величество не пользуется опийной помадой, они ее тоже не употребляют.
Наконец Николай осведомился у Великого князя Александра, ныне царствующего, и тот постарался припомнить и в самом деле вспомнил, что на Крещение он возвратился в Зимний дворец с потрескавшимися губами и послал за баночкой помады. Послали и теперь за такой же: цена ей была три франка!
Пропорция, конечно же, иная, чем в случае с сальной свечой, которая стоила-то всего два су. Но и здесь перед нами — подновление траченого и присвоение растраченного» (Там же).
Еще одна совсем забавная, но, думаю, весьма понятная всем нам история:
«Несколько лет назад зима была такой лютой, что, следуя поговорке: «Голод гонит волка вон из леса», — волки вышли из лесов и, подойдя вплотную к деревням, нападали не только на скотину, но и на жителей.
Перед лицом такого нашествия правительство приняло решительные меры.
Устроили облавы, и за каждый предъявленный волчий хвост выплачивалась награда в пять рублей.
Было предъявлено сто тысяч волчьих хвостов, за них уплачено пятьсот тысяч рублей, то есть два с половиной миллиона франков.
Потом стали выяснять, наводить справки, произвели расследование и обнаружили в Москве фабрику по производству волчьих хвостов.
Из одной волчьей шкуры стоимостью в десять франков выделывали от пятнадцати до двадцати хвостов, которые приносили триста пятьдесят — четыреста тысяч: как видим, сколько бы ни стоила сама выделка, доход составлял три с половиной тысячи на сотню» («Дорога в Елпатьево»).
Особенности национального заработка, так сказать. Теперь обобщение:
«Мы говорили о трудностях изживания злоупотреблений в России: только тронь одного из виновных — остальные начинают с негодованием кричать в защиту. В России злоупотребления — святой ковчег: кто заденет его, тому несдобровать» («Изгнанники»).
Разве это не так? Или вот еще:
«В России, как и везде, но больше, чем где бы то ни было, благотворительные заведения имеют целью прежде всего содержать известное число чиновников. Те, для кого они были основаны, — это уж во вторую очередь, если очередь вообще до них доходит» («Как вас обслуживают в России»).
А то мы о подобных вещах в современных газетах не читаем…
Еще одна очень узнаваемая черта:
«Россия — страна неразрешимых арифметических задач. Повар императора, например, получает сто рублей в месяц, и из этих ста рублей он должен платить своим помощникам. У него их двое: первый получает сто пятьдесят рублей, второй — сто двадцать!»
(«Степи»),
Говоря о чиновничестве в России, Дюма приводит табель о рангах и удивляется тому, как много в ней «советников» (действительный тайный, действительный статский, коллежский, надворный, титулярный). «Россия, — утврждает он, — страна, в которой советников больше, чем где бы то ни было, и которая меньше всех прислушивается к советам» («У киргизов»), Не поспоришь, ведь мы и сами давно из анекдота знаем, что живем «в стране советов, а не в стране баранов».
Дюма не особо стремился давать советы в чужой стране, но иногда не выдерживал. Например, когда по пути в Елпатьево его экипаж накрепко увяз в рыхлом песке, образовавшем целую гору посреди дороги. В этом месте (добавим от себя, по российскому обыкновению) «забыли проложить настил из сосен». Дюма не стал дожидаться помощи, взял ситуацию в свои руки, соорудил из подушек экипажа подобие мостика, так что на твердую почву смогли перебраться люди, а потом организовал освобождение застрявших лошадей и кареты и переправу через «зыбучие пески». В результате писатель благополучно доставил себя и своих гостеприимных хозяев Нарышкиных в их же собственную усадьбу.
