Хорошо, что Французскому обществу друзей Дюма вообще удалось спасти «замок Монте-Кристо» от уничтожения. В течение многих лет оно противостоит планам парижского муниципалитета по застройке территории новыми жилыми домами, что означало бы немедленный снос знаменитого здания.
Итак, Дюма лишился любимого «замка», но, подобно графу Монте-Кристо, умел с комфортом, а то и с роскошью обустроиться там, где ему приходилось жить. Убежав от кредиторов в Бельгию, где находились французские политические эмигранты Пого, Этцель, Дешанель, Араго и другие, он сразу же обосновался в двух смежных домах на улице Ватерлоо в Брюсселе, приказав перестроить их и превратить в единый особняк с аркой и балконами. Обстановка особняка была великолепна. Только, в отличие от графа Монте-Кристо, Дюма нанимал, перестраивал и обустраивал свое жилище в кредит! Он никогда не переставал надеяться на то, что еще наступят лучшие времена.
И лучшие времена наступали, но опять ненадолго, а деньги вновь утекали сквозь пальцы. Отчего? Оттого ли, что Дюма слишком стремился к недопустимой роскоши? Скорее оттого, что он был неутомимо щедр и многочисленные друзья, женщины, просто знакомые, а то и незнакомые люди помогали ему тратить деньги.
Где бы и как бы ни жил Дюма, двери его были всегда открыты. За столом собирались не только члены семьи, но и все, кто в это время (случайно или неслучайно) оказывался в доме. Рассказывают, что Дюма иногда был вынужден удивленно расспрашивать соседей по столу о том или ином сотрапезнике, чье лицо было ему совершенно незнакомо. Дюма любил угощать: обедами, праздниками, рассказами.
Однажды, желая противопоставить костюмированному балу у Луи-Филиппа независимое собрание интеллигентной публики, друзья подбили Дюма на то, чтобы организовать карнавал. Писатель жил в четырехкомнатной квартире, пространство которой было маловато для бала. Увлеченный идеей Дюма снял у хозяина дома пустующую квартиру на своей лестничной площадке, объединил оба помещения, пригласил своих друзей-художников оформить комнаты картинами на сюжеты произведений тех писателей, которые должны были принять участие в празднике. Для обеспечения обеда Дюма отправился с друзьями на охоту и привез девять косуль и трех зайцев, часть которых пошла на стол, а часть была обменена на недостающие продукты у ресторатора Шеве. Квартиры украсили цветами, заставили бутылками шампанского, бургундского и бордо, пригласили оркестр… Каждый гость пришел в маскарадном костюме. А гостями были Лафайет, Делакруа, Альфред де Мюссе, Селестен Нантейль, Эжен Сю, барон Тейлор, актеры Бокаж, Фирмен, Жоанни, Мишло, м-ль Марс, Одилон Барро.
Веселились с полуночи до девяти часов утра, после чего гости вслед за музыкантами вышли на улицу и танцевали, вовлекая прохожих, от парижских бульваров до Орлеанской площади. Так, волей-неволей в праздник был втянут весь город, и на следующий день газета «Артист» написала:
«Будь вы принцем, королем, банкиром, имей вы цивильный лист в двенадцать миллионов или даже миллиардное состояние, — все равно вам не удастся устроить такой блестящий, такой веселый, такой неповторимый праздник. У вас будут более просторные апартаменты, лучше сервирован ужин, а может, и лакеи у дверей… Но ни за какие деньги вам не купить этих импровизированных фресок кисти лучших мастеров и не собрать такой молодой и озорной компании художников, артистов и других знаменитостей. И главное, у вас не будет искренней и заразительной сердечности нашего первого драматурга Александра Дюма».
[84]
Искренняя и заразительная сердечность украшала любое жилище, в каком бы ни жил Дюма. У него хватало выдумки, чтобы необычно обставить свои квартиры и дома, хватало щедрости и добродушия, чтобы приютить, накормить и поддержать званых и незваных гостей, причем так, чтобы не смутить их в самой щепетильной ситуации. У Дюма просили денег, книг, чего-нибудь еще. Иногда не поднимая головы от очередной рукописи, он само собой разумеющимся тоном говорил: «Да, конечно, возьмите вон там». Существует предание о том, что в одной из квартир Дюма стояла старая мраморная церковная кропильница на бронзовой подставке. В эту кропильницу писатель складывал… свои гонорары. Брали же из нее «святую воду» очень многие, практически все, кто обращался к Дюма с просьбой о деньгах. Что ни говори, Дюма не был Гобсеком.
Любовно и изысканно обустраивая свои зачастую экстравагантные жилища, Дюма с вниманием относился и к жилищам своих персонажей. Их дома, дворцы, хижины, лачуги, замки он описывает с такой тщательностью, что при чтении возникает эффект присутствия: кажется, что эти дома ты уже видел однажды, проходя мимо, а теперь узнаешь и отмечаешь незамеченные раньше детали, характеризующие тех, кто здесь живет. Подобно тому, как Дюма-путешественник подробно рисует маршрут и все встречающиеся на нем достопримечательности, Дюма-бытописатель ярко и интересно описывает дома и квартиры своих героев. Причем даже будучи пространными, его описания не вызывают скуки. Кажется, что ты смотришь фильм и четко видишь развертывающееся действие не само по себе, а в конкретном интерьере или на фоне живого пейзажа. Ведь Дюма недаром утверждал, что «и у домов, как у людей, есть своя душа и свое лицо, на котором отражается их внутренняя сущность» («Граф Монте-Кристо»).
Мы уже знаем, как выглядел «замок Монте-Кристо», принадлежавший Дюма. Вспомним теперь, как выглядел принадлежавший самому графу Монте-Кристо дом в Отейле. Этот дом, некогда бывший собственностью барона де Сен-Меран и ставший свидетелем рождения внебрачного сына де Вильфора, был нужен графу как звено в разветвленной цепи его мстительных замыслов. В доме давно никто не жил, и он стал постепенно разрушаться. Но вот его покупает таинственный Монте-Кристо, и происходит волшебное превращение.
«Убранством комнат и той быстротой, с которой все было сделано, Бертуччо превзошел самого себя. Как некогда герцог Антенский приказал вырубить в одну ночь целую аллею, которая мешала взору Людовика XIV, так Бертуччо в три дня засадил совершенно голый двор, и прекрасные тополя и клены, привезенные вместе с огромными глыбами корней, затеняли главный фасад дома, перед которым, на месте булыжника, заросшего травой, раскинулась лужайка, устланная дерном; пласты его, положенные не далее как утром, образовывали широкий ковер; на нем еще блестели после поливки капли воды. (…)
И вот дом, уже двадцать лет никем не обитаемый, еще накануне такой мрачный и печальный, пропитанный тем затхлым запахом, который можно назвать запахом времени, в один день принял живой облик, наполнился теми ароматами, которые любил хозяин, и даже тем количеством света, которое он предпочитал; едва вступив в него, граф находил у себя под рукой свои книги и оружие, перед глазами — любимые картины, в прихожих — преданных ему собак и любимых певчих птиц (…).
Библиотека помещалась в двух шкафах, вдоль двух стен, и содержала около двух тысяч томов (…). По другую сторону дома, против библиотеки, была устроена оранжерея, полная редких растений в огромных японских вазах; посередине оранжереи, чарующей глаз и обоняние, стоял бильярд, словно час тому назад покинутый игроками, оставившими шары дремать на зеленом сукне» (Ч. IV, V).
