Ей было известно, что он пробовал найти общий язык с Филиппой, но безуспешно. В последний раз он зашел в музыкальную комнату, постоял, как он это часто делал, у окна и лениво подобрал лютню Филиппы, лежавшую на подоконнике.
Он, очевидно, забыл, что комната Кейт была смежной с музыкальной. Кейт отдыхала, и, хотя десять дней, проведенные в его обществе, показали ей, насколько этот человек воспитан и непритязателен, она не вышла, чтобы не оказаться в неловком положении самой и не смутить Лаймонда. Таким образом, до нее донеслись сладкие звуки лютни, а потом она услышала, как Филиппа ворвалась в музыкальную комнату. Девочка остановилась на пороге, и ее мать предусмотрительно приоткрыла дверь, чтобы все видеть.
— Она моя! — выкрикнула Филиппа. — Эта лютня, на которой вы играете!
Лаймонд мягко отложил инструмент и подошел к клавикордам Гидеона.
— Лютня и клавикорды? Ты очень ученая девочка.
Филиппа откинула назад длинные волосы. Они растрепались, гребень потерялся, а край ее платьица, как с неудовольствием заметила Кейт, был серым от пыли. Девочка воинственно заявила:
— Я могу играть еще на ребеке 14).
— О!
— И на флейте!
«Филиппа, Филиппа!» — подумала про себя Кейт, улыбаясь.
Лаймонд вернулся к клавикордам:
— Тогда ты именно тот человек, с которым я хочу поговорить. На чем ты любишь играть больше всего?
— На лютне, — тоном собственницы.
— Тогда, — Лаймонд приподнял крышку, дабы приступить к игре, — может быть, ты скажешь мне, как заканчивается эта вещица? Я никогда не мог выяснить.
Это оказалась всего-навсего песенка «Воин», которую Филиппа слышала еще в колыбели и каждую ноту знала наизусть. Она запрыгала по комнате:
— Это «Воин»!
— Правда, но что там дальше?
Она бочком отступила:
— Не знаю.
Звуки клавикордов набирали силу.
— Попробуй вспомнить.
Кейт видела, как ее дочь впитывает каждый звук: игра Лаймонда обладала воистину магическим обаянием. Но вот Филиппа резко вытянула руку, схватила лютню с проворством паука, поймавшего долгожданную муху, и понеслась к дверям во весь дух.
— Это клавикорды моего папы! — завопила она. — Вы не смеете к ним прикасаться! Оставьте папу с мамой в покое! Вы здесь никому не нужны!
Кейт испугалась за нее. Ее рука сжала ручку двери, но музыка не прекратилась, хотя и стала очень тихой.
Голос Лаймонда еле слышно произнес:
— Ты не хочешь, чтобы я играл? Да воцарится радость — гласят клавикорды. Да будут мирными наши встречи.
Карие, как у Кейт, глаза Филиппы уставились на него.
— Нет! — крикнула девочка. — Я вас ненавижу!
И, вцепившись в лютню, бросилась вон из комнаты.
Музыка прекратилась, наступила полная тишина. Немного подождав, Кейт вышла из своего укрытия.
Он был все еще здесь и смотрел невидящим взглядом вниз, подперев подбородок рукой.
Потом он заметил Кейт:
— Видите! Я давно не играл, знаю, но эффект оказался хуже, чем я полагал.
Она села:
— Кто учил вас?
— Сначала мать. Отец считал, что музыка не только сводит людей с ума, но и занимаются ею одни сумасшедшие.
— Тогда от него вы, очевидно, унаследовали воинскую доблесть? — лениво поинтересовалась Кейт. — Немногие музыканты способны прогреметь на военном смотре.
— Некоторые — да: посмотрите хотя бы на барабанщика Джеми, который повалил английского силача. Мне никогда не удавалось совершить ничего подобного, да я и не стремился к этому. — Он положил руку на клавиатуру. — Вот мой брат — атлет.
— Он лучник?
— Шпага, меч, лук — он всем владеет блестяще.
Итак, у него есть брат.
— Значит, он прирожденный воин, что тоже Божий дар, — заметила Кейт. — То, что вы такие разные, должно служить залогом мира в семье.
Он любезно с ней согласился и снова заиграл. Наблюдая за ним, Кейт поймала себя на том, что обдумывает слова, сказанные Гидеоном после его краткого пребывания в Кроуфордмуире: «Там все держится не только на словах и приказаниях. Он стреляет лучше их всех, борется лучше их всех, наконец, может их всех перехитрить. Его власть — это власть льва в царстве зверей».
Она тихонько вздохнула. Через мгновение Лаймонд заметил, не прерывая игры:
— Разносторонняя одаренность — одна из немногих человеческих черт, которые вызывают всеобщую неприязнь. Вы можете знать греческий и хорошо рисовать, и вы популярны. Вы можете знать греческий и быть атлетом, и вы дико популярны. Но попробуйте совместить все вместе, и вас сочтут шарлатаном. Никто не вызывает такого подозрения, как человек, от природы наделенный всеми талантами.
Кейт задумалась.
— Нужен еще один талант — находить общий язык с людьми, но его можно развить. Он необходим, потому что талантливая личность вне контактов с окружающим миром совершает смертный грех по отношению к человечеству. Скажите вашим совершенным личностям, что такой талант необходим — и им, пожалуй, не составит труда преодолеть лишь одно это препятствие.
— Такой поворот дела требует благожелательности и от противоположной стороны, — размышлял Лаймонд. — Нет, совершенный человек должен, как Парис, выбирать из трех возможностей — быть совершенным, но не нравиться никому; быть совершенным, но страдать от зависти; прятаться даже от наиболее ретивых последователей и слыть безвредным чудаком.
— Что вы и делаете, — проницательно подметила Кейт, — совершая смертный грех.
— Нет, — покачал головой Фрэнсис Кроуфорд, глядя на свои пальцы, скользящие по клавишам. — Смертный грех — причинить зло брату своему. Мой же, при моей образованности, разносторонности, самомнении и известных самоограничениях, был против сестры… Бога ради, — вдруг прошептал он, — не говорите ничего.
В наступившей тишине Кейт сидела молча, как он попросил. Лаймонд громко выругался, и она удивленно на него воззрилась, ободренная таким проявлением искреннего гнева.
Стоя у окна, Лаймонд ответил ей затравленным взглядом.
— Ваша вина — это ведь как раз то, что вам хотелось узнать? Вы перестали давить, и я сам начал рассказывать… Я, как правило, не выплескиваю на людей тяжелые воспоминания. Прошу меня простить. Виною всему то, что целых пять лет я молчал — обычно мне лучше удается сдерживаться.
Она тоже встала:
— Вы высоко цените свое самообладание, не правда ли?
— Ценил, когда оно у меня было. Нельзя же властвовать над людьми, если не умеешь…
