Ричард боролся за жизнь Лаймонда два дня: методично, упорно, старательно, как умелый воин готовит оружие к решающей битве. Он страстно желал, чтобы брат, который метался в жару, понял бы, как много он, Ричард, для него делает, как преданно ухаживает за ним.
Ночью он сидел в их новом прибежище, вслушиваясь в ласковое бормотание шумящего рядом ручейка, вдыхая ароматы земли, травы, цветов, высушенного мха, и с наслаждением предвкушал вожделенный миг.
Лаймонду полегчало: пульс стал ровнее, дыхание спокойнее. Очевидно, он выживет. Выздоровление — дело двух или трех недель, а потом можно двинуться на север…
Вот человек, который кичился самообладанием. Вот разрушительный ум, не оставлявший камня на камне от обыденной жизни. Трех недель — а может, и двух — будет достаточно…
Братских чувств преисполнен он
Или безумием ослеплен?
Лаймонд лежал один, и вопрос был скорее риторическим. Через мгновение он отвел глаза от сияющего поднебесья и опять закрыл их.
Два дня лихорадки — два дня детской беспомощности. Ручеек, клочок травы, попона, самодельная подушка и неподвижность под лучами палящего солнца. Он с усилием попытался пошевелиться, ибо сквозь сомкнутые веки пробивался свет, но остался лежать тихо и неподвижно.
Рядом упал камешек.
Ричард направлялся к нему, наловив рыбы, с улыбкой наблюдая за реакцией брата. Лаймонд, моментально открыв глаза, не улыбнулся в ответ, когда Ричард подошел вплотную.
Кожа Ричарда, смуглая от природы, покрылась темным загаром, волосы выгорели на солнце. После пяти дней жизни под открытым небом его рубашка и рейтузы уже не выглядели особенно презентабельно, легкие туфли, которые он достал из багажа, превратились в опорки, а единственная сменная сорочка была надета на брата.
Эти неудобства, казалось, ничего не значили для Ричарда. Он помахал рыбой и подмигнул Лаймонду:
— Ну как тебе, удобно?
— На редкость.
— Вид у тебя такой, будто тебе неудобно, — заметил Ричард, остановившись.
— Как глупо с моей стороны. Рыбешки выглядят свежее. Где ты наловил?
Последовала неловкая пауза.
— Стараюсь как могу, — мягко ответил Ричард. — У меня нет твоего таланта стрелять в птиц.
Он обошел Лаймонда и, взявшись за самодельное ложе, перетащил его в тень.
— Как ты думаешь, Пэти Лиддела раньше секли публично?
Тень принесла Лаймонду заметное облегчение, и он открыл глаза.
— Он делает, что ему приказывают. Я подумал, что тебе понравится съездить в Перт. Развивает обоняние.
— Золото Кроуфордмуира и Лиддел. Как глупо, что мы сразу же не заметили связь.
— Да, некоторые из вас не заметили. Как вкусно пахнет. Ты лечишь, ты готовишь. Может быть, ты умеешь шить?
— Я умею жить. А кто оказался исключением? Матушка?
— Она соображает быстрее, — съехидничал Лаймонд. — Стране должно не хватать тебя, Ричард, во время твоих частых отлучек. Как долго ты был в тюрьме, братец?
Ричард вытер ладони о подстилку и продемонстрировал их Лаймонду: чистые, ровные, без единой отметины.
— Мне повезло. Никто никогда не догадается по ним, где я был.
— Очко в твою пользу, мой дорогой братец. Но ведь ты — такой же лоботряс, как и я. Ты нагрубил Аррану, не явился в Думбартон, бросил жену и мать, устроил вместе с Дженет Битон прелестный маленький заговор за спиной ее мужа и выставил себя редкостным дураком в тех исключительных случаях, когда твоя нога ступала на поле битвы. Если бы ты ухитрился чуть быстрее остудить пыл юного Гарри в Дьюрисдире, то мог бы посадить за решетку и лорда Уортона, и лорда Леннокса.
— И помешать тебе на них наживаться? — поинтересовался Ричард, положив вычищенную рыбу на раскаленный камень. — Когда у тебя был на счету каждый пенни, чтобы умаслить твою шайку и заставить головорезов повиноваться? Или ты ублажал их опиумом и женщинами?
— Хватает и твердости характера. Дурацкий способ готовить рыбу.
— Не хуже прочих. Знаешь ли, — продолжил Ричард, вытирая пальцы о пучок травы, — если принять во внимание, кто ты такой, то твои инвективы кажутся более чем странными. Тебе здесь удобно?
— В таком климате я необыкновенно вынослив. Можешь испытать меня, если хочешь.
— Спасибо, не стоит. Я просто думал, что любезная светская беседа поможет скоротать время. Пока ты не сможешь ехать.
— Ладно, — помолчав, отозвался Лаймонд. — Отлично сыграно. Я и вправду уже начал волноваться относительно своей участи. И что дальше?
— Догадайся, — любезно посоветовал Ричард.
— Испытывай терпение кого-нибудь другого. О, не будь таким ребенком, Ричард! — Глаза Лаймонда потемнели от усталости. Ричард подметил это, как подмечал в нем все, старательно, неустанно, словно врач, наблюдая за братом.
— Не вижу ничего ребяческого в уважении к закону, — жизнерадостно пояснил Ричард. — Как только ты окрепнешь и сможешь сесть в седло, Эдинбург к твоим услугам. Тюрьма, цепи и ряд неприятных допросов. Ты предстанешь перед судом парламента, мой дорогой брат.
Лаймонд не дрогнул, но собрался с силами и весь напрягся, как тетива лука.
— Нет ничего по-детски незрелого и в том, чтобы заботиться о чести семьи. Ты ведь знаешь, какое впечатление это произведет.
— Прекрасное. Тебе понравится. Ты же любишь экстравагантность. Попробуй-ка рыбки.
Лаймонд не обратил внимания на протянутую руку.
— Послушай: прекрати на минуту строить из себя столп правосудия. Ты можешь чистым выйти из игры, даже если она и была нечестной. Ты ничем не рискуешь: никто не рассчитывает, что я жив. Скандал, разразившийся пять лет тому назад, — ничто по сравнению с тем кошмаром, в который превратится открытый суд. Ты, черт возьми, прекрасно знаешь, что меня признают виновным: никто не питает ни малейших иллюзий на этот счет. Но тебе придется провести с таким пятном всю оставшуюся жизнь. Это касается и матери, и Мариотты. Ты хочешь, чтобы твои дети жили под тяжестью тошнотворных обвинений в мой адрес?
— Не переживай так. Зная Мариотту, я никогда не смогу полностью быть уверен, что это будут действительно мои дети.
— То-то и оно, — устало продолжал Лаймонд. — Твой мирок рухнул, а ты все не хочешь взглянуть фактам в лицо. Я сочувствовал тебе — немного, — когда ты так глупо гонялся за мной: меня ославили подзаборной шавкой, и я не мог не тявкать. Не по твоей вине. Но какого черта ты сейчас не в Эдинбурге? Что заставило тебя лишить Эрскина поддержки, на которую он мог рассчитывать во Флоу-Вэллис? Какой пример ты подаешь остальным на протяжении последних шести месяцев? А теперь люди умные и рассудительные должны выйти на арену цирка, лишь бы тебе не отказываться от твоих предрассудков и не снимать с глаз шор. Долгое, изощренное унижение — лишь для того, чтобы примирить тебя с самим собой, успокоить твои взбудораженные чувства. Не то, Ричард, это не пройдет.
