И что же остается ему, вы можете спросить, как не бежать в Англию, а прежде всего избавиться от этой нелепой девчонки, которая так много знала о его похождениях и, как на грех, тоже оказалась там? С другой стороны, можно надеяться, что секретная информация, которой он располагает, поможет добиться снисхождения от лорда Грея. А если даже и нет — хуже не будет. — Лаудер обвел взглядом потные, раскрасневшиеся от жары и напряжения лица всех двенадцати советников: и хитрые, и безразличные, и проницательные, и настороженные. — Человек, сидящий перед вами, отнюдь не прост. Обвинения, выдвинутые в его адрес, поражают своим разнообразием. Мы разобрали их все, за вычетом самых серьезных, и нужно иметь недюжинную отвагу, чтобы решиться сказать: это белое, а это черное. Он заявляет, будто его прошлые сношения с лордом Уортоном были заранее обдуманными и не нанесли ущерба Шотландии. Доказательств нет, но нельзя и безоговорочно утверждать обратное. Его действия в Аннане могли быть продиктованы добрыми, хотя и не понятными нам намерениями. Это мы тоже никогда не установим в точности.
Из корыстных побуждений или нет, но, кажется, он оказал определенную помощь короне во время знаменитого налета с угоном скота в Западной Марке. Таким же образом он оказал нам всем услугу в Хьюме — на этот раз исключительно ради собственной выгоды. В Хериоте он затеял опасную игру, опять-таки преследуя собственные цели. И его брат, и Бокклю с семейством были пешками в этой игре, хотя и не заметили этого, судя по тому, как великодушно они высказывались в пользу человека, направлявшего их порывы. В его отношениях с графом Ленноксом тоже нельзя ничего доказать, нельзя решить однозначно, виновен он или нет, но корыстные интересы вновь появляются на горизонте и, вероятно, все определяют.
Остается гексемская драма и все обстоятельства, предшествующие ей. На этот раз вырисовывается такая сложная картина, возможности столь многообразны, что установить истину, по моему мнению, можно одним-единственным способом.
Дабы узнать, что было у него на уме, когда он натягивал лук в Гексеме, следует обратиться к его прошлым поступкам, в которых отразились его истинные стремления, его истинное отношение к важнейшим нормам морали и этики — словом, те неуловимые качества, которые и определяют, живет ли человек ради насыщения утробы, либо ради вящей славы и блага отчизны, либо же служит Господу Богу своему.
Подобных качеств мы не обнаружили сегодня и не обнаружим в тех делах, которые разбирали. Чтобы раскрыть всю подоплеку, мы должны углубиться в прошлое, в те ужасные, невыразимые преступления, в которых Фрэнсис Кроуфорд обвинялся шесть лет тому назад и за которые ныне призван держать ответ. К ним я и предлагаю перейти.
Судебный пристав, направленный лордом Калтером, торопливо пересек комнату, склонился над Арджиллом и что-то ему сказал. Председатель возвысил голос.
— Что? О… разумеется. Никто не собирается подвергать опасности… — И, подвернув рукава, граф постучал по столу. — Заседание переносится на час. Отдохните пока, господин Лаудер.
Генеральный прокурор проследил за направлением его взгляда, поклонился и сел. К нему подошел сэр Джеймс Фулис.
— Старый дурень — он что, ослеп? Вот уже с полчаса, как парню нехорошо, — довольно проговорил Лаудер.
Судейские и стража окружили узника плотной стеной — и все же прокурор мог видеть, как Лаймонд опустил голову на скрещенные руки и застыл так, демонстрируя публике прекрасно подстриженный затылок и великолепный кружевной воротник.
Комната звенела от гама. Все — и советники, и свидетели — повскакали с мест, разглаживая и оправляя мантии, с шелестом разворачивая бумаги. Они разбились на группки, все еще завороженные суровыми откровениями дня: никто не хотел уходить, не досмотрев представления до конца.
Минуты через две Лаймонд вцепился в подлокотники кресла и встал на ноги. Минутный упадок сил, догадался Лаудер, был для него страшным унижением: в лице узника до сих пор не было ни кровинки. Тем не менее он отвесил Арджиллу глубокий, безупречный поклон и тут же стремительным шагом удалился.
— Вот это ум, — заметил Лаудер, складывая очки и выбрасывая перо в корзину для бумаг. — Будь я молоденькой девушкой — сам бы влюбился без памяти.
Фулис из Колинтона поймал взгляд Оксенганга и с усмешкой сказал Лаудеру:
— Ну эту маленькую сцену он хорошо рассчитал.
— Он рассчитал? — Генеральный прокурор стянул с себя насквозь промокшую мантию и направился во двор глотнуть свежего воздуха. — Он рассчитал? Не будь дураком, Джейми.
Уилл Скотт долго сидел неподвижно. Когда он стал наконец подниматься, чья-то тяжелая рука стукнула его по затылку. Уилл обернулся и увидел отца.
— Ты что, язык проглотил? — осведомился Бокклю. — До сего момента во всем Эдинбурге только тебя и слышно было!
Уилл ответил с обидой:
— Лаудер дважды заткнул мне рот, но больше у него не выйдет. Я, черт возьми…
— Дьявол, тебе что, особое приглашение требуется? Ори громче, парень, и никто тебе рта не заткнет. — Он улыбнулся, что-то припоминая. — Твой хозяин, однако, стакнулся с Джорджем Дугласом. Доказательств у него нет, но благодаря Дугласу и прокурор не может ничего решить.
— Какая разница? — мрачно проговорил Скотт. — Его потопят первоначальным обвинением. Там-то у них есть доказательство.
Бокклю проворчал, изучая лицо сына:
— Видывал я, как Генри Лаудер имел доказательств сверх головы и все же проигрывал дело. — Слова его звучали неискренне. — Ну ладно: пойду домой перекусить. А ты, если будешь с Калтером, спроси у него насчет кобылки. Если я выручу что-нибудь за этого парня Палмера, то, может быть, все же куплю ее.
Скотт кивнул головой и двинулся было прочь, но вдруг спохватился:
— За Палмера?
Бокклю усмехнулся:
— Да, за высокородного и преславного сэра Томаса Палмера, инженера. Ты что, не знал? Я захватил его в прошлом месяце, во время налета.
— И где же он?
— В замке, вместе с остальными пленными. Их там полно, я слышал. А тебе зачем?
— Просто так, — заявил Скотт и выбежал на улицу столь стремительно, что шпага его застучала о дверные створки.
Большой Томми Палмер, бывший комендант Старикана в Булони, бывший начальник стражи в Кале, бывший смотритель таможни, бывший церемониймейстер, дворянин, приближенный к Генриху VIII, и ранее, во Франции, бывал в плену, но на этот раз, хотя благосостояние его и не пошатнулось, он несколько пал духом и нуждался в утешении.
Палмер попросил, чтобы его и дюжину его людей поместили в одной комнате. Все они занимали видное положение и стоили немало, поэтому комната, хотя и средних размеров, была приятная, с дубовыми панелями, немного выщербленными; окно в мелком переплете выходило прямо на залив, а за низкой прочной дверью стояла вооруженная стража.
