— Джонни, мой черный как ночь знакомец. Быть приличным почти так же скучно, как и быть трезвым, а я не могу себе позволить — и не позволю — скучать. Есть у меня перец, и зернышки пиона, и фунт чеснока; немного укропного семени на постные дни, но вот скуки я у себя не держу. А еще не люблю, когда обо мне сплетничают за спиной, мой Джонни.
— У тебя чуткие уши, Лаймонд.
— А твои, как у Мидаса 16), шепчущего в ямку, прижаты к земле… Что ты думаешь о нашем новом рекруте?
Если цыгана и удивил вопрос или оскорбило сравнение, и в самом деле обидное, то он ничем этого не показал, а просто обернулся и восхищенным взглядом окинул высокую фигуру юноши, стоявшего позади.
— Ай-ай, какой красавчик, нянька его, наверно, плачет от горя.
Незнакомец вспыхнул. Это был милый парнишка: светлокожий, с целой копной рыжих волос. Одежда его и обувь стоили немало, но не бросались в глаза: то и другое, несомненно, изготовлено лучшими мастерами; ножны, пояс и перевязь украшены более, чем то было принято.
— …А шляпа-то, шляпа, — благоговейно выдохнул Мэтью.
Незнакомец с достоинством обратился к Лаймонду:
— Я, признаться, разочарован. Так-то вы привечаете джентльмена, который предлагает вам свой меч?
— А слова какие!
Хозяин дал знак рукой, и Мэт замолчал. Лаймонд прислонился к сложенной из камней ограде и скрестил ноги — в одно мгновение все, кто был во дворе, влекомые любопытством, рассчитывая на потеху, собрались вокруг. Терки и Булло, ухмыляясь, встали рядом с хозяином. Молодой человек, волей-неволей оказавшийся в Центре внимания, не терял присутствия духа.
— Ах, мой рыжеволосый друг, — жалобно сказал Лаймонд. — Шелковый язык и каменное сердце. Не браните нас. Мы всего лишь изгои, бродяги, отбросы общества, неграмотные и невоспитанные. И потом, мы не верим вам.
— Ну так поверьте, — с вызовом проговорил молодой человек. — Ведь не проделал же я весь этот путь от… весь этот путь до вас, только затем, чтобы мне прочитали проповедь. Я умею драться. Я готов присоединиться к вам — и, полагаю, лишние мечи для вас не помеха. Если только не пересилит страх.
— Страх, — отозвался Лаймонд, — это наш хлеб насущный. Мы поедаем его, мы только им и живем, его мы сеем вокруг себя не только между Рождеством и Крещением: страх в любое время года дает ростки. Значит, вы хотите присоединиться к нам. Должен ли я принять вас? Мэт, друг мой, суровый и непреклонный, сильный и могучий, что скажешь ты?
Терки ни минуты не сомневался:
— Я бы хотел узнать побольше об этом парне, сэр, прежде чем он встанет рядом со мною с ножом в руке.
— О, — сказал Лаймонд. — Да неужели? А ты, Джонни?
Джонни Булло рассматривал свои пальцы.
— На твоем месте я разрешил бы ему остаться. Мальчишка выглядит безобидным.
— Так же выглядел и Гелиогабал 17) в юности, — возразил Лаймонд. — И Аттила 18), и Торквемада, и Нерон, и тот, кто изобрел испанский сапог. Единственное, что было между ними общего, — это то, что в отрочестве все эти люди выглядели херувимами. А рыжие волосы лишь усугубляют дело.
Лаймонд задумался; молодой человек тем временем пристально разглядывал его. Потом хозяин сказал:
— Дитя мое, я не могу устоять. Я вас подвергну испытанию, и если вы потрясете нас своими достоинствами, ну что ж: quicquid libet, licet
[7]
, как это было замечено по другому неприятному поводу. Нужно ли долго уламывать вас, мой прекрасный друг?
Рыжеволосый, казалось, не замечал насмешки.
— В пределах разумного я с охотою выкажу перед вами все свои таланты.
— Все таланты! Мой маленький воин, мы подружимся. Так начнем же. Суждено ль тебе здесь пропеть лебединую песню — время настало ей, и место подходит. Как ваше имя?
— Можете звать меня Уилл.
— Сэр, — с чувством повторил Лаймонд, — ваше полное имя и звание?
— Это никого не касается.
В рядах зрителей поднялся одобрительный шепот: они по достоинству оценили дерзкий ответ. Но Лаймонд оставался невозмутимым.
— Вам нечего опасаться: все мы здесь немного выродки и ублюдки. Умеете ли вы плавать? Охотиться? Бороться? Все ясно. Стреляете из арбалета? Как далеко? Умеете ли считать? Читать и писать? О, сарказм… Так перед нами — ученый? Покажите же образчик, — попросил Лаймонд. — Может, скромное четверостишие? Перейдите от вульгарной прозы к сладкозвучной латыни. Оглушите, очаруйте, просветите нас, мальчик мой.
Последовала пауза. Экзаменуемый, сбитый с толку градом вопросов, на мгновение запнулся. Затем его осенило. Из-под опущенных ресниц сверкнули насмешливые искорки, и он любезным тоном продекламировал на латинском:
Летела птица без перьев,
Села на дерево без листьев,
Пришел человек без рук…
Все лица выражали полное недоумение. Он остановился.
Последовала неловкая и почтительная пауза. Потом Лаймонд рассмеялся и ответил ему на немецком:
…летела птица без перьев
на дерево без листьев…
— Кажется, вы оставили свои занятия, — осведомился Лаймонд, — в очень нежном возрасте? Не трудитесь объяснять, скажите лучше вот что. Какая из кур фараона клюнула вас? Почему вы решили ко мне примкнуть?
— Почему? — повторил рыжеволосый, обдумывая ответ.
— Простое слово из шести букв, — сказал Лаймонд. — Ну же, говорите, ради всего святого, или я могу вообразить себе Бог знает какие ужасы. Так что вы натворили? Изнасиловали сестру? Убили и ограбили? Предали своих? Спалили город? Обмочились в постели?
— Сжег живьем родную мать, — с сарказмом ответил Уилл.
— Да будьте же по крайней мере оригинальны. — Лаймонд по-прежнему оставался невозмутимым. — Почему вы здесь?
Наступило молчание. Потом юноша произнес:
— Потому что я восхищаюсь вами.
По рядам публики прошел восторженный ропот.
— Вы меня потрясли, — сказал Лаймонд. — Пожалуйста, объясните.
— Ладно, — согласился юноша, — я объясню: вы избрали порочную жизнь и не сходили с этого пути, упорно следуя ему и добиваясь успеха.
Лаймонд обдумал его слова с совершенно серьезным видом.
— Понятно. Таким образом, низменность моей морали искупается неизменностью привычек. Вы восхищаетесь постоянством?
— Да.
— Но предпочитаете постоянству в добродетели постоянство в пороке?
— Выбор проблематичен.
— Бог мой, да неужели? У вас, наверное, было волнующее прошлое.
