— Вряд ли, — так же шепотом ответил прапорщик, — заранее сказать нельзя. Мощный мужчина. Впрочем, она тоже сильна. Волокла своего… друга почти в одиночку. Из меня помощник неважный.
— Что ж вы так, ваше благородие? — пробормотал Пашка. — Такой видный господин, образованный, и на́ тебе, помочь барышне не мог.
Прапорщик строго глянул сквозь свои круглые очки:
— Я после контузии. А вы что же, бойкий юноша? Вы-то что отстали? Труса изволите праздновать? Из тех изволите быть, кто из подвалов погавкивает, за хамскую власть агитирует?
— Давай, ваше благородие, шлепни меня, раз бандиты не дострелили, — пробормотал Пашка, глядя, как офицер неловко нащупывает кобуру.
— Бандиты? А ты сам-то кто? — прапорщик, наконец, поймал рукоятку «нагана».
В этот миг Пашка врезал ему с левой в челюсть. Офицер гукнул, отлетел, Пашка прыгнул следом. Покатились по траве, вдвоем цепляясь за «наган». Монашка застонала, не отводя ладоней от лица. Мальчик встал, нерешительно забормотал:
— Ну что вы? Зачем?
Пашке показалось, что его лошадь в бок лягнула — мигом слетел с офицера, закорчился на земле. Прапор схватился было за револьвер, но получил под дых ничуть не слаще Пашки. Чернолицая барышня стояла над ними, еще раз замахнулась ногой:
— Не навозились? Вояки, бля… Поезд на месте стоит. Идите, атакуйте. Или мне вам здесь всласть вломить?
— Не надо, — Пашка, держась за бок, отполз подальше. — Мы так, ненароком.
Прапорщик ничего не мог сказать, ухватился за живот, очки в возне слетели, изумленно пучил глаза. Ну да, больно.
Девушка подняла «наган», проверила барабан:
— Понятно. Прапор, ты никогда шпалер не заряжаешь?
— Патронов нет, — прохрипел прапорщик.
— Что ж за револьвер хватался? — простонал Пашка.
— Для острастки. Хотел тебя, быдло, на место поставить, — огрызнулся офицер, с трудом садясь.
Девушка бросила «наган», взяла прислоненный к дереву карабин, щелкнула затвором:
— Господин доброволец, извольте патроны выдать.
— Нету, — пробурчал прапорщик. — Не нашел в темноте.
— Мудак вы, господин доброволец, — коротко резюмировала девушка, тыльной стороной ладони размазывая кровь, все текущую по щеке. — А где твой ствол, кудрявый?
Пашка пожал плечами:
— У поезда где-то. Что я вам, солдат, что ли?
Девушка неприятно, дребезжаще, как жестянка, засмеялась:
— Вы что, идиоты? Два патрона на всех припасли?
— У вас «маузер» был, — прохрипел прапорщик.
— Вот именно, — поддержал Пашка. — Ты сама-то…
— Рты закрыли, — девушка села на землю, ее сильно качнуло. — Пустой «маузер». Уроды, блин.
Монашка вдруг громко, в голос, зарыдала.
— Дайте ей по башке, — пробормотала девушка. — Всю округу соберет, божья невеста.
— Не надо, — мальчик ухватил монахиню за руку. — Она сейчас прекратит. Просто боится, что снова стрелять станут. Тише, сестра Мавра, тише.
Монахиня всхлипывала чуть тише.
Девушка шарила по карманам, на ней был просторный пиджак ее плешивого спутника. Найдя носовой платок, начала осторожно оттирать свое жуткое лицо.
— Пацан, скажи своей Мавре, пусть меня перевяжет. И что-нибудь из тряпья почище найдите. Кровь нужно остановить.
— Я перевяжу, — пацан поспешно завозился с подолом своей рубашки. — Не сомневайтесь, вчера свежую надел. Промыть бы рану.
— Бутылку возьмите, она там валяется, — вяло приказала девушка, — ей явно было плохо. — Малый, ты точно бинтовать умеешь?
— Я у лекаря учился. Водку принесите кто-нибудь, — мальчик принялся поспешно раздирать на ленты подол рубашки.
Пашка сумрачно посмотрел на прапора:
— Пошли, ваше благородие?
— Мертвецов боишься, что ли? — догадался прапорщик.
— Чего их бояться? У тебя-то «наган», и вообще ты образованный, — туманно объяснил Пашка.
Они прошли через кусты. Пашка осторожно выглянул на прогалину и замер. Валялся саквояж, но тела не было. Неужто закопала? Да нет, быть не может. Ожил, что ли?
— Э-э, а где же он? — недоуменно прошептал шибко догадливый прапорщик.
— Вознесся, — насмешливо объяснил Пашка, украдкой перекрестился и осторожно вышел на прогалину.
В бутылке еще булькало. Пашка сунул бутыль прапорщику, принялся собирать в саквояж выпавшие вещи.
— Ты только, ваше благородие, не вздумай меня бутылкой по кумполу угостить. Только разозлюсь. Башка у меня крепкая.
— Я уже догадался, — насмешливо сказал прапорщик. — Сотрясения мозга у пролетариата в принципе не бывает.
— Тем вас и ломим, — пробурчал Пашка.
Они пошли обратно.
— Слушай, коммунарий, а кто она вообще такая? — тихо спросил прапорщик.
— Ясно кто — черт в юбке. Ты, ваше благородие, как хочешь, а я шмотки отдам и сматываюсь. Она очухается — задавит. За карабин брошенный. Ну, или еще за что.
Прапорщик промолчал.
Катя сидела, опираясь спиной о ствол дуба. Мальчик экономно смачивал клок ткани спиртным, протирал лоб девушки. Катя шипела и плевалась короткими, непонятными отроку словами.
— Кость цела, — прошептал мальчик.
— Да? А будто голые извилины протираешь. Чтоб он сдох, этот Шустов. Клопомор проклятый. Шрам большой останется, а? Зашить бы.
— Я могу свести края. Почти незаметно будет.
— Ох, бля… ты что, хирург пластический, что ли? Спроси у этих ослов иголку с ниткой. Может, у твоей святой курицы найдется? Вот срань, жжет-то как.
— Нет у них иголок, — мальчик смотрел в страшное, черное от полузапекшейся крови лицо девушки. След сабельного клинка рассекал левую часть лба, разделял бровь надвое, левый глаз был едва виден. — Вы не беспокойтесь, я немного целительству учился. Хуже не будет.
— Это уж точно. Валяй, кожу расправь, еще раз промой и забинтуй. По возможности, аккуратнее.
Катя жевала толстый рукав пиджака, боль прошивала голову насквозь. Руки у мальчишки были просто ледяные, боль даже слегка отступала, тут же вгрызясь снова.
— Всё, — сказал мальчик, обтирая ладони о штаны.
— Мерси, — Катя судорожно хватала ртом воздух. — Молодец. Доктором вырастешь, — она дрожащими пальцами пощупала повязку на лбу. — Правда, молодец. Тебя как зовут?
— Прот.
— А?
— Прот. Фамилия — Павлович, — отчетливо, по слогам, сказал мальчик.
— Понятно. Значит, первый
[70]
из Павловичей? Удружили тебе.
