— Он позволяет обращаться во тьму, — подтвердил Гроувер. — Он может смешиваться с тенями и проходить сквозь стены. Он становится неосязаемым, невидимым и неслышимым. И он может наводить страх такой силы, от которого сходят с ума или случается разрыв сердца. Как тебе кажется — почему все разумные существа боятся темноты?
— Но тогда… откуда нам знать, что сейчас он не здесь и не наблюдает за нами? — спросил я.
Аннабет и Гроувер переглянулись.
— Мы не знаем, — ответил Гроувер.
— Спасибо, сразу на душе полегчало, — ответил я. — Слушай, у тебя там еще не осталось голубых драже?
Мне едва удалось успокоить взвинченные нервы, когда я увидел крохотный подъемный механизм, который должен был доставить нас на самую верхотуру, и понял, что мы опять в беде. Терпеть не могу тесные кабинки. От них я схожу с ума.
Мы втиснулись в подъемник вместе с толстенной леди и ее собачкой чихуахуа в ошейнике, изукрашенном фальшивыми бриллиантами. Я подумал, что, возможно, чихуахуа мне примерещился, так как никто из охранников не сказал ни слова о собаке.
Мы стали подниматься к вершине Арки. Я никогда еще не поднимался в лифте, который ехал бы по кривой, и желудку моему это не очень-то пришлось по вкусу.
— Вы без родителей? — спросила толстуха.
Глаза у нее были как бусинки, острые зубы пожелтели от кофе, голову венчала плотная синяя панамка с обвислыми полями, а голубое платье из джинсы так оттопыривалось на ней, что тетка выглядела как голубой джинсовый дирижабль.
— Они внизу, — объяснила Аннабет. — Боязнь высоты.
— Ах, бедняжки.
Чихуахуа зарычал.
— Сейчас, сейчас, малыш, — сказала женщина. — Веди себя прилично.
У собачки глаза были тоже бусинками, как и у ее хозяйки, умные и злые.
— Малыш — это у него такая кличка? — спросил я.
— Нет, — сказала дама.
Она улыбнулась, словно ответ можно было считать исчерпывающим.
Смотровая площадка на верху Арки напомнила мне жестяную банку с ковровым покрытием. Ряды крохотных окон выходили с одной стороны на город, с другой — на реку. Вид был классный, но если что-то нравится мне еще меньше, чем замкнутое пространство, то это замкнутое пространство на высоте шестьсот футов. Я готов был уйти хоть сейчас.
Аннабет, не умолкая, вещала о несущих конструкциях, о том, что сделала бы окна побольше и даже устроила бы стеклянный пол. Она, возможно, могла бы торчать здесь часами, но, на мое счастье, смотритель объявил, что через несколько минут площадка закрывается.
Я повел Гроувера и Аннабет к выходу, посадил в лифт и уже собирался залезть сам, когда увидел, что внутри уже есть двое туристов. Мне места не оставалось.
— Сядете в следующую кабинку, сэр, — предложил смотритель.
— Мы выходим, — сказала Аннабет. — Подождем вместе.
Но тогда получилась бы совершенная неразбериха и времени ушло бы еще больше, поэтому я помотал головой:
— Ничего, ребята, все о'кей. Увидимся внизу.
Гроувер и Аннабет явно нервничали, но позволили захлопнуть дверцу лифта. И кабинка скрылась из вида на пологом пандусе.
Теперь на смотровой площадке остались только я, какой-то мальчуган с родителями, смотритель и толстая дама со своим чихуахуа.
Я нервно улыбнулся толстухе. Она одарила меня ответной улыбкой, и между зубами ее мелькнул раздвоенный язык.
Минутку!
Раздвоенный язык?
Прежде чем я понял, что мне не померещилось, чихуахуа спрыгнул с рук хозяйки и стал на меня лаять.
— Погоди, погоди, малыш, — произнесла дама. — Разве теперь подходящее время? Посмотри, какая замечательная здесь подобралась компания.
— Ой, собачка! — воскликнул мальчуган. — Смотрите, собачка!
Родители оттащили его назад. Чихуахуа оскалился, глядя на меня, пена капала с его черных губ.
— Ну что ж, — вздохнула толстая дама. — Если тебе не терпится, дочурка…
Я почувствовал в животе комок льда.
— Вы называете своего чихуахуа дочуркой?
— Это Химера, дорогуша, — поправила меня толстуха. — А не чихуахуа. Впрочем, ошибиться не сложно.
Она закатала рукава платья, и я увидел, что кожа у нее чешуйчатая и зеленая. Когда толстая дама улыбнулась, то вместо зубов моему взгляду предстали клыки. Зрачки ее теперь стали узкими, широко расставленными щелочками, как у рептилии.
Чихуахуа гавкал все громче и с каждым приступом лая становился больше. Сначала он стал размером с добермана, потом — со льва. Лай превратился в рык.
Мальчуган разревелся. Родители потащили его к выходу, наткнувшись на смотрителя, который застыл, парализованный страхом, тяжело дыша и не отрывая глаз от монстра.
Химера так разрослась, что спиной терлась о крышу кабинки. У нее была голова льва с гривой, вымазанной в запекшейся крови, туловище и копыта огромного козла, а вместо хвоста — змея, десятифутовая, с ромбовидным рисунком на спине, растущая прямо из лохматой задницы. Ошейник с поддельными бриллиантами по-прежнему болтался у нее на шее, и теперь легко было прочесть надпись, сделанную аршинными буквами: «ХИМЕРА — БУЙНАЯ, ОГНЕДЫШАЩАЯ, ЯДОВИТАЯ. В СЛУЧАЕ ОБНАРУЖЕНИЯ ПРОСЬБА ПОЗВОНИТЬ В ТАРТАР — ГОРОДСКОЙ 954».
Только тут до меня дошло, что я даже не снял колпачок со своего меча. Пальцы словно онемели. Я стоял всего в десяти футах от окровавленной пасти Химеры и понимал, что, как только пошевелюсь, тварь бросится на меня.
Дама-змея издала шипящий звук, который вполне можно было принять за смех.
— Честь и хвала тебе, Перси Джексон. Наш повелитель Зевс редко дозволяет мне испытать героя с помощью кого-нибудь из моего потомства. Ибо я — мать чудовищ, ужасная Ехидна!
Я уставился на нее. Единственное, до чего я додумался, это брякнуть:
— Вы что, вроде муравьеда?
Ехидна взвыла, ее лицо рептилии от ярости становилось то бурым, то зеленым.
— Терпеть не могу, когда люди так говорят! Терпеть не могу Австралию! Как можно было назвать это нелепое животное так же, как меня? За это, Перси Джексон, моя дочурка уничтожит тебя!
Порождение Ехидны ринулось на меня, оскалив львиные клыки. Мне удалось отпрыгнуть в сторону и увернуться от опасности.
Я оказался рядом с ребенком, его родителями и смотрителем, которые теперь вопили в один голос, пытаясь распахнуть двери запасного выхода.
Я не мог позволить, чтобы они пострадали. Сдернув колпачок с меча, я отбежал к другой стороне кабинки и закричал:
— Эй, чихуахуа!
Химера развернулась быстрее, чем я мог вообразить.
Прежде чем я успел взмахнуть мечом, она разинула пасть, вонявшую, как самая большая в мире помойка, и изрыгнула прямо на меня смерч огня.
