— Я сбежал.
Глаза Николана широко раскрылись. Редко кто решался на побег и уж совсем единицам удавалось покинуть Италию. А пойманных ждало жесточайшее наказание: после бичевания их распинали на кресте. Поэтому, хотя рабы часто говорили об побеге, дальше разговоров дело не шло.
— Ты знаешь, что будет, если тебя поймают?
Бритонец кивнул.
— Ничего другого мне не оставалось. Слишком далеко все зашло, — от дальнейших объяснений Ивар воздержался, но Николан и раньше слышал сплетни о том, что принцесса Гонория явно благоволит к рыжеволосому бритонцу. — Я убежал до того, как принцесса выехала в Равенну. Три недели прятался на холмах к востоку от города. Бывший раб, тоже бритонец, женившийся на римлянке, держит там овец. Он показал мне пещеру, из которой я не высовывал носа, и иногда приносил мне еду. К сожалению, жена его — женщина прижимистая, без капли жалости или симпатии к кому-либо, так что еды ему удавалось урывать самые крохи. Я медленно умирал от голода, — он помолчал, прежде чем продолжить. — Я ждал, потому что думал, что ты захочешь уйти со мной. После того, что ты перенес, ты, возможно, согласишься рискнуть. Согласен ли ты… хватит ли у тебя сил? Впрочем, при необходимости, если ты очень устанешь, я смогу нести тебя на спине.
Николан задумался. Так ли велик риск? Хозяин мог убить его, когда заблагорассудится, что едва не произошло. Вряд ли ему повезет вновь, если он еще раз попадет Аэцию под горячую руку. «Это мой единственный шанс, — решил Николан. — Когда еще окажется рядом сильный и верный друг. Вопрос стоит ребром: сейчас или никогда. Если я откажусь, я до конца своих дней останусь рабом».
— Я не хочу принуждать тебя, — нарушил затянувшееся молчание Ивар. — Но вдвоем идти лучше, чем одному. Видишь ли, идти придется только по ночам, а днем надо прятаться. Один может спать, а второй стоять на страже. А еду придется выпрашивать или красть. У меня есть план. Мой друг, бритонец с холмов, сказал, что пытаться бежать по суше — чистое безумие. Мы не сможем пересечь холмы и ломбардскую равнину. Ни один раз заблудимся и тогда придется спрашивать дорогу. И уж кто-нибудь обязательно донесет на нас. Лучше всего удрать из Италии на корабле. Капитанам всегда не хватает людей и они не задают лишних вопросов. Мой друг назвал мне имена двух капитанов, которые готовы взять нас. К сожалению, поплывут они на Восток, а не к Геркулесовым столбам.
Идея Николану не понравилась.
— Но говорят, что жизнь на корабле — то же рабство. А то и хуже. Ты спишь в трюме, еда кишит червями, а капитан при малейшем неповиновении хватается за хлыст. А в восточном порту ты не понимаешь языка. В кошельке у тебя будет лишь несколько монет, капитан заберет большую часть жалования, так что тебе ничего не останется, как болтаться в порту в ожидании очередного корабля. В надежде, что придет день, когда ты попадешь на корабль, который доставит тебя в родные края, — Николан покачал головой. — Я не вижу смысла менять одно ярмо на другое. Если уж мы готовы рискнуть своей жизнью, убежав от хозяина, мы должны твердо знать, что в случае успеха мы получим свободу, — он уже принял решение. — По мне лучше умереть, чем остаться здесь. Прошло три года с той поры, как мою мать и меня продали в рабство. Но мысль о побеге никогда не покидала меня. И у меня тоже есть план, причем более надежный, чем бегство по морю.
Он подошел к своей одежде, висевшей на крючке у кровати, достал из кошелька, закрепленного под пряжкой пояса, две монетки и сложенную полоску пергамента. Развернул ее, и Ивар увидел, что это карта.
— Она поможет нам уйти из этой страны, — уверенно заявил Николан. И рассказал, как он рисовал оригинальную карту, углем на материи, после того как все засыпали, а затем, уже у Аэция, перенес все на полоску пергамента, которую держал сейчас в руках. — С ней нам не придется задавать вопросы. Мы будем идти ночью, а днем спать в укромном месте. При должной осторожности нас никто не увидит. Все нужная информация у нас есть.
Ивар внимательно всмотрелся в карту. Затем посмотрел на Николана, его глаза зажглись ярким огнем.
— Так ты идешь со мной?
Николан ответил без запинки.
— Да, мой друг, я готов. Я не согласился сразу лишь потому, что сомневался, а хватит ли у меня сил. Я не хочу быть тебе обузой.
Ивар поднялся, лицо его сияло.
— Так чего мы ждем? Пора в путь.
Пять недель спустя двое мужчин, оборванных, босоногих, ослабевших, плелись по дороге. Все это время они следовали карте, нарисованной Николаном, и ни разу не заблудились, хотя шли только по ночам и ни у кого не спрашивали, куда ведет та или иная дорога. Лишь несколько раз обращались они к незнакомцам, когда голод становился нестерпимым. Обычно они стучались в хижины пастухов. И всегда получали и еду, и пожелание доброго пути. Еще в одном случае им оказали куда более существенную помощь, но об этом будет упомянуто ниже. В основном же они питались фруктами, украденными из садов, да лесной ягодой. Случалось им и ловить рыбу в реках.
И в конце концов они поняли, что ступили на землю, где не властвовали римские законы. Николан указал на показавшегося впереди всадника.
— Это гунн.
Ивар прикрыл глаза рукой, всмотрелся в приближающегося незнакомца. Увидел, что на гунне красная войлочная шапка и высокие сапоги, а вооружен он изогнутым мечом.
— Значит, он один из тех, кто хочет покорить мир. Похоже, он опытный наездник.
— Достаточно опытный. Подожди, пока мы доберемся до моей родины. Там ты увидишь настоящих наездников, скачущих на лучших в мире лошадях.
Высокий бритонец повернулся к своему спутнику.
— Я это подозревал. Но теперь убедился в том, что моя догадка верна. Ты специально выбирал дороги, идущие на восток. Сначала-то я думал, что мы идем на твою родину, к плоскогорью на западе, то ты всегда находил причину выбрать другую дорогу. Ты хотел прийти туда, где мы сейчас и находимся — в центр империи гуннов. Это так?
— Так, — кивнул Николан, не отрывая глаз от всадника, пустившего лошадь вскачь и быстро приближающегося к ним. — Сидя в кабинете Аэция, я все видел и слышал, а потому многое узнал. Конечно, я никому ничего не рассказывал, потому что за одно слово меня могли убить. Так едва не произошло, когда Аэций только заподозрил меня в том, что я проговорился. Так вот, Аэций пребывает в полной уверенности в том, что столкновение с гуннами неизбежно. Возможно, это произойдет через несколько лет, но он уже начал подготовку к решительному сражению. Он не сомневается, что сумеет победить Аттилу, когда тот двинется на Рим, но полагает, что малой кровью победы ему не добыть. Он презирает Аттилу, но и начинает бояться его. Ивар, если будет война между гуннами и этим деградирующим народом, во главе которого станет Аэций, я хочу сражаться на стороне Аттилы. Никогда ранее Николан не высказывался столь откровенно. Бритонец нахмурился.
— Ник, друг мой, в таком вопросе нельзя руководствоваться личной обидой.
— Меня обидели, и обидели жестоко, — ответил Николан, — но дело не в этом. Все свободное время я проводил в Риме, наблюдая, как живут люди, и бедные, и богатые. Нигде нет такого вызывающего богатства и такой ужасающей бедности. Бедняки живут не лучше рабов. А богатство всего мира растрачивается несколькими сотнями семей. Но это еще не все. Я не приемлю римской морали. Эти гордые и жестокие люди озабочены одним: как бы подольше хапнуть. Все идеалы забыты, и этим они даже гордятся. Каждый стремится обогнать остальных в гонке за властью и богатством. Вот два их кумира. Ивар, мы оба знаем, что мир не может существовать без искренности и порядочности. Он рухнет, если люди, его населяющие, забудут об идеалах.
