— Я не нахожу подхода к мальчику, — признал Аттила.
— Может, потому, что ты решил предпочесть ему других сыновей, — лицо жены, которую Аттила все еще полагал любимой, хотя уже не приглашал в свой дворец, полыхнуло гневом. — Я слышала такие разговоры.
Тут рассердился и Аттила.
— Кто это говорил? Кто? Ты слушала двух своих братьев? — он тряхнул головой. — Они вечно всем недовольны. Они думали, что я назначу их губернаторами провинций. Или отдам под их начало большие отряды. Они только мутят воду!
— Аттила, мой господин! — вскричала Церка. — Моя семья тут не причем. Мои братья ничего мне не говорили. Это касается только тебя и меня, — она схватила его за руку. — У меня есть к тебе просьба, о Аттила. Возьми с собой своего старшего сына, Эллака, когда выступишь на врага. Он уже не так мал. И быть рядом с тобой — его право.
Аттила обдумал предложение Церки.
— Я старею, — вздохнул он. — И солдатам пора увидеть моего сына, скачущего со мной, — он кивнул. — Да, это его право. Он мой первенец. И единственный по возрасту, кто может пойти со мной на эту войну, — он мрачно посмотрел на Церку. — Пусть так и будет. Ты довольна?
Его любимая жена просияла.
— Это все, о чем я хотела попросить тебя, о властелин. И вновь коснулась его руки. — Если только… о мой господин, ты не сочтешь возможным вернуть мне свое расположение. Я знаю, что прошу слишком многого, у тебя столько жен. Но я люблю только тебя.
— Угу! — буркнул Аттила и вырвал руку. Он принял решение, более говорить было не о чем.
Он направился к центральному зданию, внушительных размеров и с претензиями на красоту: его построил китайский архитектор. Демонстрируя свое презрение к культуре, главный гунн неоднократно заявлял, что ни в Константинополе, ни в Риме он не увидит строения, сравнимого с этим дворцом. Крышу покрывала черепица, стены и пол — мрамор, отчего внутри всегда царила прохлада.
Генизарий сидел за столом, нервно перебирая листы пергамента. Роста он был небольшого, а его мертвенно-бледная кожа резко контрастировала с курчавыми черными волосами и бородой. Компанию ему составляла полная, привлекательная женщина со светло-серыми глазами и сединой в волосах. То была Айя, когда-то, давным-давно, любимая жена, а теперь дуэнья, присматривающая за молодыми. В комнате находилась еще и девушка. Тоненькая, как былинка, она сидела в углу, наклонив голову, и не подняла ее при появлении Аттилы.
Генизарий же и Айя распростерлись на полу, повторяя раз за разом: «О, великий Танджо, мы твои недостойные слуги».
Наверное, впервые столь откровенная покорность вызвала у него раздражение.
— Встаньте! — приказал он. — Или вы думаете, что мне нравится созерцать затылки и торчащие к верху задницы моих подданных? Зрелище малоприятное.
Женщина поднялась первой.
— Было время, великий и непобедимый, когда ты не мог наглядеться на меня.
Аттила улыбнулся. Вот такой разговор с женами ему нравился.
— Тогда твой зад был не шире двух моих ладоней. А теперь посмотри, что ты с собой сделала, не зная меры в восточных сладостях и медовых тортах римлян. Но я все равно рад тебя видеть, Айя. Рад, что ты стоишь передо мной и смотришь на меня своими зазывными глазами. Нет, я не хочу менять заведенного порядка, — торопливо добавил он. — Ни слова из сказанного мною не должно выйти за пределы этой комнаты. Но признаюсь, с тобой я всегда расслабляюсь, Айя. Ты же знаешь, что ты мне всегда нравилась?
— О, да, господин. Хотя ты выказывал это не слишком часто.
— Ты удерживала меня дольше других. Сияющими глазами и острым язычком. Ты знала, как рассмешить меня. И мы с тобой одного племени, дочь храброго солдата. Если б ты только подарила мне сына!
— Сына я тебе уже не подарю, господин мой, но рассмешить по-прежнему могу.
Последнюю фразу говорить, пожалуй, не следовало. У Аттилы вновь испортилось настроение.
— Твое время уже прошло, — тут он обратил внимание на девушку в углу. — А это еще кто?
— Девушка, которую прислали тебе из Тифлиса. Два года тому назад. Ее отец — богатый армянский купец и христианин. Она тоже христианка.
Аттила кивнул.
— Теперь я вспоминаю. Симпатичная девушка, но ветер унесет ее, если мои воины начнут перебрасывать ее с пики на пику. И она не может говорить на нашем языке. Я видел ее только раз, — он помолчал и добавил уже более раздраженно. — Да и что можно делать с женой, которая ничего не говорит и лишь упрекающе смотрит на тебя большущими глазами.
Айя шепотом объяснила ситуацию, хотя предосторожность явно была излишней: девушка не понимала, о чем шла речь.
— С тех она ни выучила ни слова. Живет сама по себе, ни с кем не разговаривает. Она очень несчастна, потому что другие начали издеваться над ней. Прошлым вечером… — Айя замялась, не зная, как отреагирует Аттила на ее слова, — прошлым вечером она попыталась покончить с собой. Взяла со стола нож и вонзила себе в бок. Нож вошел неглубоко, потому что наткнулся на ребро.
Аттила вгляделся в приткнувшуюся в углу девушку. Чувствовалось, что он не знает, как вести себя в такой ситуации.
— И в чем проявляются эти издевательства?
— Иногда, другие женщины притворяются, что они тоже христианки, и начинают петь вместе с ней гимны.
Хозяину гарема это не понравилось.
— Одна больная курица может заразить весь курятник, заметил он. — Но должен признаться тебе, Айя, мне ее жаль. Я помню ее огромные черные глаза, — тут Аттила кивнул, приняв решение. — Впервые я намерен выгнать жену. Но за это ее богатенькому папаше придется хорошо мне заплатить. Как только я получу деньги, она уедет домой. Думаю, их должно хватить на вооружение сотни всадников. Немедленно начни переговоры, Генизарий.
Последний словно только и ждал, когда же Аттила вспомнит о его присутствии. Он встал из-за стола, дрожа как осиновый лист. Взгляд Аттилы задержался на высоких стопках листов пергамента.
— Жалкий недоносок! — взревел Аттила. — Опять ты со своими бумагами. Имена, имена, имена! Сплетни насчет моих жен и грязные намеки! Ты-таки сведешь меня с ума.
Генизарий от страха потерял дар речи, но Айя пришла ему на помощь.
— У тебя шестьдесят жен! — воскликнула она. — И ты хочешь быть в курсе всего, что происходит. Поэтому, о владыка всех миров, и появляются бесконечные листы с именами, намеками и обвинениями, — она шагнула к нему, уперлась руками в необъятные бедра. — Я говорила это раньше и повторю теперь. У тебя слишком много жен. Избавься от большинства из них. Оставь, скажем, двадцать. Ни одному мужчине не нужно столько жен.
— Из-за того, что я отсылаю одну, ты сделала вывод, что мне хватит нескольких, как какому-то кузнецу или писарю? — Аттила не на шутку рассердился. И сверлил взглядом когда-то любимую жену. — Думай, о чем говоришь, а не то я избавлюсь от тебя. Похоже, ты не помнишь добра. Быть добрым с женами — себе дороже, — лицо его почернело. — Разве ты до сих пор не уяснила, Айя, что я никогда не расстаюсь с тем, что принадлежит мне? Будь то пядь земли или золотая монета, — он повернулся к Генизарию и рявкнул. — Мне сегодня не до тебя. Убирай свои бумажки, жалкий уродец. Я хочу одного: жену, которая тихо посидит рядом и разделит со мной чашу вина. Кого ты можешь мне предложить?
