— Вам лучше уйти, — сказала она, но на минутку отстранилась.
Жена посмотрела на мистера Окройда ясным, уверенным взглядом.
— Уже уходишь, Джесс? Как ты жил все это время, хорошо? Устроился?
— Напрасно я уехал.
— Да брось, чего уж теперь. Ни о чем не жалей, я бы так и так заболела. У тебя все хорошо?
Он кивнул.
— Вот и славно, — продолжала жена. — Наш Леонард тоже хорошо устроился. Да, он… он умница.
Она на миг закрыла глаза, потом вновь посмотрела на мужа — с тенью увядшей улыбки на губах.
— Вот бы ты съездил к нашей Лили. Ты давно об этом мечтаешь, верно? Видишь, Джесс, я все знаю. Скажи Леонарду, пусть сегодня придет.
Больница не покинула мистера Окройда и на улице: все магазины, трамваи и грузовики, вся эта шумная, кипящая суета казалась теперь гротескной, ненастоящей. Мистер Окройд как будто по-прежнему крался на цыпочках мимо кроватей с блоками, ширм и покрытых голубой материей плеч. Тишина больничных палат была еще с ним и изгоняла из мира прочную реальность оживленных улиц. Что за суматоха вокруг? Мистер Окройд не проговаривал все это про себя; для большинства явлений он не мог подобрать слов, но чувствовать он чувствовал. Пройдя мимо него на улице, вы бы прочли это в его удивленно-растерянном взгляде.
На следующий день его жена ослабла еще больше. У нее был одурманенный взгляд; она едва ворочала языком и говорила бессвязно, озвучивая мешанину снов и случайных воспоминаний. Мистер Окройд просидел с женой около часа, печально глядя на нее и ломая пальцы, а потом уполз домой, раздавленный и напуганный.
Вечером он снова пришел в больницу, уже с Леонардом, и сторож разрешил им подняться. Однако сестра сказала, что произошла ошибка и к номеру двадцать семь сейчас нельзя. Если они побудут внизу, возможно, потом их пригласит. Краем глаза они успели заметить, что вокруг ее постели расставлены ширмы. Они прождали час, два, листая бессмысленные вечерние газеты и подскакивая всякий раз, когда открывалась дверь. Стемнело. Они опять попросились наверх, но им сказали, что дальше ждать бесполезно. Никаких изменений; надо надеяться на лучшее; врачи делают все возможное. Однако на следующее утро, еще до воя первых фабричных сирен, номер двадцать семь скончалась.
Когда мистер Окройд посетил холодную часовенку, где тело хранили до тех пор, пока его не забирал гробовщик, ему вручили коричневый сверток. Он машинально развернул его прямо в часовне: какая-то одежда, гребень и щетка для волос, бумажный конвертик с обручальным кольцом… и что-то еще. Вставная челюсть.
— Ах, ну сил моих нет! — воскликнула миссис Сагден, которая почти поселилась у них дома. — Зачем только тревожат вас этими вещами? Бедняжка! Мозгов у них не больше чем… ах, сил нет!
Мистер Окройд только кивнул и тяжелым шагом вышел из комнаты.
III
Он сделал все, что полагалось. Помог Леонарду написать некролог для газеты, встретился с гробовщиком и страховым агентом. Отправил каблограмму Лили — то была единственная обязанность, от которой его занемевшее сердце чуть-чуть оттаяло. Когда ему объясняли, как можно отправить такую телеграмму и куда нужно ехать, мистер Окройд вдруг почувствовал тепло в груди и захотел плакать. В остальном же он так спокойно, смирно и тихо выполнял свой долг, что родственники его жены во главе с Элис Бейрстоу не знали, что с ним поделать. Шумные и красноглазые, тайно упивающиеся собственным бессмертием, они шушукались по углам и обсуждали мистера Окройда. Миссис Сагден считала, что ему «тяжко», но хотя убитые горем родственники были благодарны ей за сочувствие и чай, ее мнения никто не спрашивал и слушать не желал. Миссис Бейрстоу полагала, будто ее зятя мучает совесть — и поделом. Он сбежал бог весть куда, бросил жену одну — и вот, полюбуйтесь, что из этого вышло. Впрочем, сказать так в лицо мистеру Окройду она не осмелилась. Ее хватило только на то, чтобы относиться к нему с подчеркнуто напускным терпением и сюсюкаться с Леонардом. Раз или два мистер Окройд бросал на нее злобные взгляды и с трудом сдерживался, чтобы не огрызнуться, но большую часть времени бродил по дому с кислой миной, серый и деревянный, и согласно кивал на все, что она говорила. Говорила же она в основном о похоронах, которые следовало провести в лучших традициях Огден-стрит. Элис разослала целый ворох приглашений и благородно отказалась от страхового возмещения.
Однажды утром, перед самыми похоронами, мистер Окройд получил письмо. Сперва он подумал, что оно от Лили, и сердце его сжалось от радости, но, увидев на конверте другой адрес, он потерял к письму всякий интерес и, не читая, запихнул его в карман. Когда вся эта черная маета закончится, у него будет полно времени на письма, а пока не до них. Поскольку Элис не поскупилась на похороны, церемония заняла много времени. Сначала они долго и муторно встречали экипажи со скорбящими, потом медленно двинулись к кладбищу Дам-Вуд, где серьезные браддерсфордцы гуляют по воскресеньям, покуда их не привозят сюда дожидаться Судного дня. Затем началась служба в часовне при кладбище, во время которой преподобный Дж. Гамильтон Моррис из Вулгейтской конгрегационалистской общины пытался рассказать о добродетелях усопшей, что давалось ему непросто, поскольку он ровным счетом ничего о ней не знал. Впрочем, он старался как мог, мужественно глядя на залитые слезами угрюмые лица, и в конце концов спросил у смерти, где ее жало
[61]
. После церемонии долго ехали обратно — не на Огден-стрит, 51, а в таверну «У Кэдди» на Шаттл-стрит, где Элис решила провести поминки. Заведение было старомодным и потому серьезно подходило к подобным трапезам: на визитках между «банкетами» и «свадебными тортами» значились «поминки». Скорбящие, как правило родственники, часто приезжали сюда издалека, и после долгой дороги им хотелось не только освежиться, но и обменяться новостями, поскольку большинство семей лишь на похоронах и встречается. Возможно, будет несправедливо сказать, что эти встречи — самые увеселительные мероприятия из всех, что могут позволить себе пожилые браддерсфордцы, но нужно признать, что они пользуются неизменным успехом и проходят с таким шиком, какой прочим общественным мероприятиям Браддерсфорда и не снился. Всех гостей греет чувство, что неприятные обязанности позади; после зрелища открытой могилы отрадно вернуться к жизни — пить, закусывать и обмениваться новостями с тетушками и дядюшками; больше того, после всех долгих дорог, церемоний и утомительных служб, не говоря о душевных переживаниях, скорбящие нагуливают изрядный аппетит, и поминки превращаются в плотный мясной обед. Вот почему последние тридцать лет зал громовым хохотом встречает реплику комедианта, играющего Пожилую даму в браддерсфордской рождественской пантомиме: «Хоронили мужа — объелись до отвала!»
По случаю поминок миссис Бейрстоу заказала «У Кэдди» полноценный обед, который не разочаровал ни ее, ни гостей, возлагавших на поминальную трапезу большие надежды.
Среди тех, кто в полной мере воздал должное ветчине и языку, был старый друг мистера Окройда и наш давний знакомый, свободный ремесленник и курозаводчик, мистер Сэм Оглторп. Наконец-то мистеру Окройду было с кем поговорить, и хотя говорил главным образом Сэм, в столовой он старался держаться к нему поближе.
