– Не вижу в ней ничего позорного.
– Вы считаете, подобные эскапады для священника в порядке вещей?
– Да, считаю. Во всяком случае, у Гарольда они получаются виртуозно. Когда он учился в колледже Магдалины, он невесть что вытворял, пока на него не снизошло духовное прозрение. А так он просто удержу не знал.
В колледже Магдалины? Интересно. Я и сам в нем учился.
– Стало быть, выпускник Магдалины? А в каком году он ее кончил? Может быть, я его знаю.
– Еще бы не знать! Он часто вас вспоминает. А когда я ему сказала, что вы едете к нам, страшно обрадовался. Это Гарольд Пинкер.
Я чуть дар речи не потерял.
– Гарольд Пинкер! Растяпа Пинкер, старый дружище! С ума сойти! Один из моих лучших друзей. Я часто думал, куда он подевался? А он, оказывается, втихаря заделался священником. Лишний раз подтверждает истину, что половина людей не знает, как живут остальные три четверти. Это надо же – Растяпа Пинкер! И он сейчас спасает души, вы меня не разыгрываете?
– Спасает, да еще как. Начальство о нем самого высокого мнения. Не сегодня-завтра он получит приход, и тогда уж за ним никто не угонится. Он непременно станет епископом, вот увидите.
Радость от того, что нашелся потерянный друг, начала гаснуть. Мысли обратились к делам практическим. Под ложечкой тоскливо засосало.
Сейчас объясню почему. Стиффи может сколько угодно восхищаться, какой виртуоз наш Гарольд по части разных каверз и проделок, но она-то его не знает, а я знаю. Я был рядом с Гарольдом Пинкером в те годы, когда формируется характер человека, и мне отлично известно, что он собой представляет – эдакий здоровенный увалень, напоминает щенка ньюфаундленда: энтузиазм бьет через край, за все берется с величайшим рвением, душу вкладывает без остатка, и никогда ничего путного из его стараний не выходит, потому что, если есть хоть малейший шанс погубить дело и сесть в лужу, он его ни за что не упустит. А если ему поручить такое тонкое и деликатное задание, как кража каски у полицейского Оутса... Кровь застыла у меня в жилах. Крах, всему конец, неминуемая катастрофа!
Мне вспомнился Пинкер в студенческие времена. Сложен почти как Родерик Спод, играл в команде регби не только Кембриджского университета, но и в сборной Англии, и что касается искусства швырнуть противника в грязную лужу и сплясать у него на плечах в подбитых железом бутсах, – тут он не знал себе равных. Напади на меня разъяренный бык, я разу же вспомнил бы о нем – лучшего спасителя просто не найти. Окажись я по воле злой случайности в одной из подземных камер службы безопасности, я стал бы молиться, чтобы ко мне на помощь спустился по трубе его преподобие Гарольд Пинкер, только он, и никто другой.
Однако чтобы умыкнуть у полицейского каску, одних только стальных мускулов мало. Здесь требуется ловкость рук.
– Епископом станет, говорите? – хмыкнул я. – Если он попадется на краже касок у собственной паствы, не видать ему епископского сана как своих ушей.
– Он не попадется.
– Попадется, еще как попадется. В alma mater он всегда попадался. Действовать продуманно и осторожно он не способен. Так что, Стиффи, выкиньте вашу затею из головы и забудьте о ней навсегда.
– Ни за что!
– Стиффи!
– И не спорьте: я не отступлюсь.
Отступился я. Зачем попусту тратить время, отговаривая ее от ребяческой глупости. Судя по всему, она такая же упрямая, как Роберта Уикем – та однажды вынудила меня войти с ней ночью в спальню к одному джентльмену, который гостил вместе с нами в загородном доме у друзей, и проткнуть его грелку шилом, насаженным на конец трости.
– Делайте что хотите, – махнул рукой я. – Только, пожалуйста, втолкуйте ему, что, когда хочешь сорвать с полицейского каску, ее сначала нужно столкнуть со лба на физиономию, а потом дернуть вниз, это очень важно, иначе ремень зацепится за подбородок. Я в свое время упустил из виду эту тонкость и потому так опозорился на Лестер-сквер. Ремешок зацепился, полицейский извернулся и хвать меня в охапку, не успел я и глазом моргнуть, как сижу на скамье подсудимых и говорю вашему дядюшке: "Да, ваша честь", "Нет, ваша честь".
И я погрузился в задумчивость, представляя картины печального будущего, которое ждет моего друга и однокашника. Я не малодушен, нет, но сейчас подумал, что зря, пожалуй, так резко отвергал попытки Дживса увезти меня в кругосветное плавание. Как ни ругают подобные путешествия – и теснотища-то на теплоходе, и рискуешь оказаться в обществе непрошибаемых зануд, и тоска-то смертная: изволь тащиться глядеть на Тадж-Махал, – но там вы, по крайней мере, избавлены от душевных терзаний, вам не приходится смотреть, как доверчивые священники попадают в руки правосудия, воруя головные уборы у своих прихожан, и тем самым губят свою карьеру и лишаются надежды занять место среди высших иерархов церкви, которое должно принадлежать им по достоинству.
Я вздохнул и обратился к Стиффи:
– Стало быть, вы с Пинкером помолвлены. Почему вы мне не сказали, когда обедали у меня?
– Тогда мы еще не были помолвлены. Ах, Берти, я так счастлива, так счастлива! Вернее, буду счастлива, если нам удастся уговорить дядюшку Уоткина благословить нас.
– Ах да, вы вроде говорили, что его надо умаслить. Что вы имели в виду?
– Именно это и я хочу обсудить с вами. Помните, я написала в телеграмме, что рассчитываю на вашу помощь?
Я отшатнулся. В душе зашевелилось очень неприятное подозрение. Я-то ведь об ее телеграмме и думать забыл.
– Знаете, это совершенный пустяк.
Так я и поверил. Если эта особа считает, что священнику пристало красть у полицейских каски, то какое же непотребство она измыслила для меня? Нет, надо пресечь ее поползновения в самом зародыше.
– Пустяк, говорите? Однако на мое участие в этом "пустяке" не рассчитывайте, мой отказ окончателен и обжалованию не подлежит.
– Струсили!
– Считайте, что струсил, мне плевать.
– Но вы даже не знаете, в чем суть.
– И знать не желаю.
– А я вам все равно расскажу.
– А я слушать не буду.
– Будете, или, может быть, мне стоит спустить с поводка Бартоломью? Он уже давно как-то странно на вас косится. Наверно, вы ему не понравились. Он у меня такой: уж если кого невзлюбил...
Вустеры храбры, но не до безрассудства же. Я поплелся за ней к тому месту каменной ограды, где она примыкает к веранде, и мы сели. Помню, вечер был на редкость ясен и тих, вокруг мир и покой. А мне до того муторно, что и не описать.
– Я вас долго не задержу, – сообщила мне Стиффи. – Все легче легкого и проще простого. Но сначала объясню, почему мы держим свою помолвку в такой тайне. Во всем виноват Гасси.
