– В самом деле, сэр?
– Можете не сомневаться, Дживс. Лучшего оружия, чем простыня, и желать не приходится. На кровати есть простыни
– Да, сэр. На кровати.
Молчание... Я не люблю обижать людей, но если это не nolle prosequi, значит, мне не понятен смысл этой процедуры. Замкнутое хмурое лицо Дживса подтверждало, что я не ошибся, и я решил сыграть на его гордости, как Гасси во время наших pour-parlers
[18]
относительно Спода пытался сыграть на моей.
– Дживс, вы боитесь крошечную плюгавую собачонку?
Он почтительно поправил меня, выразив мнение, что животное, о котором идет речь, вовсе не крошечная плюгавая собачонка, а собака средней величины с прекрасно развитой мускулатурой. Он особенно советовал мне обратить внимание на челюсти и зубы Бартоломью.
Я принялся уговаривать его.
– Вот увидите, Дживс, если вы неожиданно прыгнете, его зубы не вонзятся в тело. Вы можете подскочить к кровати, сорвать простыню и замотать в нее пса, он не сообразит, что случилось, а мы окажемся на свободе.
– Да, сэр.
– Ну так что, будете прыгать?
– Нет, сэр.
Наступило довольно тягостное молчание. Пес Бартоломью все так же не мигая смотрел на меня, и опять я заметил на его морде высокомерно-добродетельное ханжеское выражение, которое мне еще больше не понравилось. Кому приятно сидеть на комоде, куда вас загнал скотч-терьер, но мне казалось, что в таком случае животное должно хотя бы проявить понимание и не сыпать соль на раны, не спрашивать взглядом: "Ну что, спасли тебя?" Я решил прогнать с его морды это выражение. В шандале, стоявшем возле меня, был огарок свечи, я вынул его и бросил в мерзкую тварь. Бартоломью с жадностью сожрал свечу, через минуту его вырвало, и он, дав мне короткую передышку, как ни в чем не бывало снова уставился на меня. Тут дверь открылась, и в комнату вошла Стиффи. А я-то ждал ее часа через два, не раньше.
Мне сразу бросилось в глаза, что ее обычной жизнерадостности как не бывало. Ведь Стиффи минуты не посидит на месте, вечно куда-то несется – молодые силы играют, так, кажется, говорят, но сейчас она двигалась медленно, нога за ногу, как бурлаки на Волге. Она равнодушно посмотрела на нас, бросила: "Привет, Берти. Привет, Дживс" – и, казалось, забыла о нас. Приблизилась к туалетному столику, сняла шляпку и, опустившись на стул, мрачно посмотрела на себя в зеркало. Видно, ее душа была как проколотая шина, из которой вышел воздух, и я понял, что, если не заговорю, она тоже не заговорит, а молчать сейчас и вовсе неловко. Поэтому я сказал:
– Привет, Стиффи.
– Привет.
– Приятный вечер. Вашего пса только что вырвало на ковер.
Это, конечно, была прелюдия к главной теме, которую я и начал развивать.
– Вы, наверно, удивились, Стиффи, застав нас здесь?
– Нет, ничуть. Вы искали блокнот?
– Ну конечно. Именно блокнот. Хотя, если честно, мы не успели приступить к поискам. Ваш песик был против. – Я все это с юмором представил, обратите внимание. В таких случаях только юмор и спасает. – Он неправильно истолковал наш визит.
– В самом деле?
– Да. Я очень затрудню вас, если попрошу пристегнуть к его ошейнику надежный ремень и отвести угрозу, нависшую над демократией во всем мире?
– Да, очень затрудните.
– Неужели вы не хотите спасти жизнь двум вашим ближним?
– Не хочу. Я не хочу спасать жизнь мужчинам. Ненавижу мужчин, всех до одного. Надеюсь, Бартоломью искусает вас до костей.
Призывами к человечности ее не проймешь, это ясно. Попробуем другой подход.
– Я не ждал вас так скоро, – сказал я. – Думал, вы пошли в рабочий клуб бренчать на фортепьяно, пока Растяпа Пинкер показывает цветные картинки и читает лекцию о Святой земле.
– Я и пошла.
– Но вернулись что-то слишком уж рано.
– Да. Лекцию отменили. Гарольд разбил слайды.
– Не может быть. – Ну конечно, разве мог он их не переколотить, у него ведь руки не тем концом вставлены.
– Как же это случилось?
Она вяло погладила по голове пса Бартоломью, который подошел к ней, чтобы с ним поиграли.
– Уронил их.
– Почему?
– Он был в шоке, потому что я разорвала нашу помолвку.
– Что???
– Что слышали. – Глаза ее заблестели, казалось, она заново переживает эту тяжелую сцену, в голосе зазвучал металл – ну прямо голос тети Агаты, когда она разговаривает со мной. Куда девалась вялая манера, в первый раз я увидел, как эта юная особа полыхает от ярости. – Пришла я к Гарольду в коттедж, мы поговорили о разных разностях, потом я спрашиваю: "Милый, когда ты стащишь каску у Юстаса Оутса?" Вы не поверите, но он посмотрел на меня таким ужасно робким, испуганным взглядом и сказал, что долго боролся со своей совестью, надеясь получить ее согласие, но совесть не сдалась, она и слышать не хочет о краже каски у Юстаса Оутса, поэтому все отменяется. "Ах так? – сказала я и выпрямилась во весь рост. – Значит, отменяется? Ну, тогда и помолвка наша тоже отменяется". Он и уронил все слайды Святой земли, которые держал в обеих руках, а я ушла.
– Ушли? Неужели?
– Да, ушла. И считаю, что правильно сделала. Если он будет говорить мне "нет" каждый раз, как я попрошу его о каком-нибудь пустяке, лучше уж узнать об этом заранее. Все сложилось как нельзя лучше, я просто счастлива.
И, шмыгнув носом, да так громко, будто рядом разорвали кусок полотна, она закрыла лицо руками и разразилась безудержными рыданиями, как принято говорить.
Конечно, душераздирающее зрелище, и вы не слишком ошибетесь, если выскажете предположение, что меня переполнило сочувствие к ее горю. Уверен, во всем Уэст-Энде не найти другого мужчины, который бы так живо откликался на женские страдания. Будь я поближе, я бы безо всякого погладил ее по голове. Но несмотря на доброе сердце, у Вустеров довольно земного здравого смысла, и я очень скоро сообразил, что в этой истории есть свои плюсы.
– Ужасно, – сказал я, – сердце кровью обливается. Верно, Дживс?
– Безусловно, сэр.
– Да, черт возьми, оно просто истекает кровью, и ничего тут не скажешь, можно только выразить надежду, что великий целитель Время залечит рану. И поскольку в сложившихся обстоятельствах блокнот вам, конечно, больше не нужен, может быть, вы вернете его мне?
– Что?
– Я сказал, что, поскольку ваш предполагаемый союз с Пинкером распался, вы, естественно, не пожелаете хранить среди своих вещей блокнот Гасси...
