Мэри подошла с фотоаппаратом и принялась снимать на цветную пленку. Ее все поздравляли, пожимали ей руку.
Егеря показывали чудеса ловкости. Один трюк заключался в том, чтобы пройтись колесом над монеткой, наполовину утопленной в песок, и в верхней точке, когда ноги торчат вертикально, опуститься на руках, схватить монетку зубами и снова оказаться на ногах — без паузы, одним плавным движением. Дендже, самый спортивный из егерей, замечательный добряк и душка, проделывал этот трюк безукоризненно.
Я большей частью сидел в тени и подыгрывал на пустом бензобаке, отбивая ритм основанием ладони. Рядом со мной присел на корточки Стукач в неизменной шали и войлочной шляпе.
— Почему грустишь, брат? — спросил он.
— С чего ты взял?
— Все знают, что ты грустишь. Надо радоваться. Посмотри на свою невесту. Сегодня она королева нгомы.
— Убери руку с барабана. Заглушаешь.
— Ты барабанишь очень хорошо, брат.
— Черта с два. Вообще не умею барабанить. Попадаю в ритм, и то спасибо. А ты почему грустишь?
— Бвана старший егерь говорил со мной грубо и прогнал прочь. После всего, что я сделал, он назвал меня бездельником и собирается послать в места, где меня очень запросто могут убить.
— Убить могут везде.
— Да, но здесь я умру с пользой для тебя, а значит, не напрасно.
Танец между тем набирал обороты. Мне нравилось и не нравилось наблюдать за Деббой; похожие ощущения, наверное, испытывает каждый, кому показывают такого рода балет. Я знал, что Дебба танцует для меня: она была совсем близко и двигалась в такт моим ударам по бензобаку.
— Очень красивая девушка, — сказал Стукач. — Настоящая королева нгомы.
Я доиграл танец, а потом поднялся, отыскал Нгуили, надевшего по случаю зеленый халат, и распорядился, чтобы девушек обнесли кока-колой.
— Зайдем ко мне в палатку, — сказал я Стукачу. — Ты ведь нездоров?
— Я болен, брат, очень болен. У меня лихорадка. Можешь измерить температуру.
— Я дам тебе атабрина.
Мэри все еще снимала, и девушки позировали, расправив плечи и выпятив груди под шарфами, похожими на скатерти. Мтука командовал, сбивая их в фотогеничную группу. Было ясно, что он ищет выигрышную позицию для Деббы. Наблюдая за ними, я отмечал, что Дебба рядом с Мэри держится скромно, потупив глаза и распрямив спину; не было и следа той заносчивости, какую она выказывала наедине со мной; перед Мэри она стояла, как солдат по стойке «смирно».
Язык у Стукача был белый как мел; надавив на него ложкой, я увидел на горле скверный бледно-желтый налет. Температура была 38,5.
— Ты болен, старик, — сказал я. — Выпей-ка пенициллина и отправляйся домой. Тебя подвезут на охотничьем джипе.
— Я же говорил, брат! А мне никто не верит. Нальешь выпить?
— С пенициллином можно. И для горла хорошо.
— Для горла очень хорошо, брат. Думаешь, бвана старший егерь разрешит мне остаться, если ты подтвердишь, что я болен?
— Пока ты болен, какая от тебя польза? Тебе надо в госпиталь в Каджиадо.
— Нет, брат, пожалуйста, не надо! Я останусь здесь, ты меня вылечишь, и я тебе пригожусь. Буду твоими глазами и ушами. И правой рукой в бою.
Боже правый, подумал я, посмотрите на него! И это он говорит трезвый и больной, с гнойным тонзиллитом. Завидный боевой дух, пускай только на словах.
В высоком стакане я смешал сок лайма и виски в пропорции пятьдесят на пятьдесят, с учетом больного горла, и решил, что дам ему пенициллина, таблеток от кашля и сам отвезу домой.
После коктейля ему заметно полегчало, и боевой дух распустился пышным цветом.
— Я масаи, брат. Мне незнаком страх смерти. Я презираю смерть. Меня погубили развратные бваны и дурная женщина из Сомали. Она отняла у меня все: собственность, детей, честь.
— Я знаю.
— Но теперь ты купил мне копье, и я начну новую жизнь. Ты ведь послал на родину за лекарством, что возвращает молодость?
— Да, скоро должны получить. Но учти, оно помогает только тем, у кого в душе осталась молодость.
— Она во мне есть, брат! Я и сейчас чувствую, как она бурлит во всем теле.
— Это виски.
— Может быть. Но и молодость тоже!
— Сейчас дам тебе пенициллина и отвезу домой.
— Не надо, брат! Я приехал с Вдовой, с ней и уеду. А ей еще рано уходить. В прошлую нгому я ее на три дня потерял, теперь уж дождусь. Вернемся вместе на грузовике.
— Тебе надо лежать.
— Ничего, подожду. Ты не знаешь, брат, как опасна нгома для женщины.
Кое-какое представление об этом я имел, тема была интересной, но я решил ее не развивать: Стукачу с больным горлом не следовало много говорить.
— Можно выпить еще, брат? А потом лекарство?
— Ну ладно. С точки зрения медицины это приемлемо.
На сей раз я добавил в коктейль сахара и сдвинул пропорцию в пользу виски, рассудив, что если он собрался ждать Вдову, то это надолго, а солнце скоро опустится, и станет прохладно.
— Нас ждут большие дела, брат, — сообщил Стукач, прикончив стакан в несколько глотков.
— Хм, не знаю. Может, в качестве подготовки совершим парочку больших дел порознь?
— Укажи большое дело, брат, и я его совершу.
— Придумаю что-нибудь, когда ты выздоровеешь. Есть несколько малых дел, но их я должен сделать сам.
— Могу я помочь в малом деле, брат?
— Эти надо делать в одиночку.
— Если мы с тобой совершим большие дела, брат, ты возьмешь меня в Мекку?
— В этом году я не поеду.
— А в следующем?
— На все воля Аллаха.
— Брат, ты помнишь бвану Бликсена?
— Разве можно забыть?..
— Люди говорят, что он не умер. Говорят, он скрылся, исчез, чтобы дождаться смерти кредиторов, а потом вернется, подобно малютке Иисусу. Понятно, что он не малютка Иисус, просто вернется тем же путем. Думаешь, есть в этом правда, брат?
— Думаю, что в этом нет правды. Бвана Бликсен на самом деле умер. Мои друзья своими глазами видели, как он лежал на снегу с пробитой головой.
— Так много великих людей ушло. Так мало нас осталось. Расскажи, брат, о религии, которую ты несешь. Какому богу ты отдал свою веру?
— Мы называем его Всемогущий Гитчи Маниту. Но истинное его имя другое.
— Понимаю. Он тоже был в Мекке?
— Для него съездить в Мекку — как для нас с тобой сходить в магазин.
— Я слышал, ты его прямой наместник?
— В той мере, в какой я этого достоин.
