— С костром не бывает одиноко, — сказала мисс Мэри. — Хорошо, что, кроме нас, никого нет. Бревна хватит до утра?
— Если ветер не поднимется.
— Так странно, что завтра не надо ехать за львом. У тебя ведь никаких забот на завтра?
— Никаких, — солгал я.
— Не скучаешь по прошлым проблемам?
— Нет.
— Может, наконец получится сфотографировать буйволов в цвете. Куда они ушли, как ты думаешь?
— Наверное, в Чулус. Узнаем, когда Уилли прилетит на «сессне».
— Представляешь, много веков назад вулкан набросал камней, и некоторые места сделались недоступными. Туда вообще невозможно добраться, с тех пор как человек начал ездить на колесах.
— Современному человеку без колес нельзя. Местные уже не согласны работать носильщиками, а вьючных животных убивает муха цеце. Если в Африке еще и остались девственные места, так это благодаря мухе и пустыням. Муха цеце — лучший друг животных. Убивает только пришлых, своих не трогает.
— Странно, правда? Мы так любим животных — и в то же время почти каждый день убиваем их.
— Ничем не хуже фермеров, что любят домашнюю птицу. На завтрак они едят яйца, а на обед курятину.
— Это разные вещи.
— Принцип тот же. Сейчас поднялась новая трава, и дичи стало столько, что про львов мы в ближайшее время не услышим. Какой резон таскать скот у масаи, когда вокруг столько дичи?
— У масаи тоже скота навалом.
— Это точно.
— Иногда я думаю: дураки мы, что охраняем их скот.
— Если в Африке не чувствуешь себя дураком, то ты и есть дурак, — изрек я с дурацкой напыщенностью, что, впрочем, было простительно: наступил тот час, когда в ночном небе проклевываются первые звезды, а разговор начинают отягчать помпезные обобщения.
— Может, пойдем спать? — предложил я.
— Пойдем. И забудем все плохое, как примерные котята. Заберемся под одеяло, будем слушать ночь.
И мы ушли в палатку, и любили друг друга без печали, и слушали голоса ночи. Когда костер угас, возле самой палатки прошла гиена. Я полулежал под москитной сеткой, прислонившись спиной к брезентовой стене, чтобы Мэри было удобно в кровати. Гиена несколько раз крикнула — голос был странный, уходящий вверх. Ей ответила подруга, и вместе они убежали через лагерь к периметру. Налетел ветер, отсвет костра сделался ярче, и Мэри шептала:
— Вот лежим, как котята, а вокруг африканская ночь, горит наш верный костер, дикие звери занимаются своими делами… Ты правда меня любишь?
— А как ты думаешь?
— Наверное, любишь.
— Наверное?
— Точно любишь.
Чуть погодя мы услышали кашель двух львов, вышедших на охоту, и гиены разом притихли. Потом далеко на севере, где страна геренуков переходит в каменистый лес, раздался львиный рык: тяжелый вибрирующий голос крупного зверя. Мэри прижалась ко мне, я обнял ее крепче.
— Слышишь: новый лев, — прошептала она.
— Про которого мы ничего не знаем. Если масаи начнут говорить о нем гадости, я не стану спешить с выводами.
— Мы о нем позаботимся, правда? Пусть он будет наш, как этот костер.
— Пусть лучше будет свой собственный.
Мэри быстро уснула. Я тоже уснул и чуть погодя проснулся от львиного рыка, но Мэри уже крепко спала, и ее дыхание было тихим.
Глава двенадцатая
— Мемсаиб болей? — спросил Мвинди, поправляя ее подушку и щупая надувной матрас, прежде чем ловко заправить под него край простыни.
— Немножко.
— Потому что лев кушай.
— Глупости. Мемсаиб болей еще до того, как мы… э-э, лев убивай.
— Лев быстро-быстро беги, очень быстро. Когда умирай, сильно сердись. Мясо яд получайся.
— Чушь!
— Хапана чушь, — мрачно возразил Мвинди. — Бвана капитан старший егерь тоже лев кушай. Теперь тоже болей.
— Бвана капитан старший егерь еще в Саленге той же болезнью болей.
— И в Саленга лев кушай.
— Мвинди чушь городи, — сказал я. — Бвана старший егерь заболей много раньше, чем я льва убивай. Я отчетливо помню. Хапана кушай льва в Саленга. Кушай уже здесь, после сафари. Когда лев Саленга убивай, сперва шкура сдирай, мясо разруби да коробка разложи, никто сразу не кушай. Твой память совсем дурной стал.
Мвинди пожал плечами.
— Бвана капитан старший егерь лев кушай — заболей. Мемсаиб лев кушай — заболей.
— А кто лев кушай и не заболей? Я не заболей.
— Шайтани! — ответил Мвинди. — Ты тоже болей, когда молодой. Мало-мало смерть не наступи, я сам смотри. Давно-давно, тоже лев тогда убивай, сильно заболей. Все люди помни, как ты умирай. Бвана помни, мемсаиб помни, ндедж помни.
— Я тогда ел львиное мясо?
— Нет.
— А заболел я раньше, чем убил льва?
— Ндио, — неуверенно сказал Мвинди. — Заболей, потом убивай.
— Знаешь, что я думаю? Мы с тобой слишком много болтаем.
— Ты мзи, я мзи. Мзи всегда много болтай.
— Квиша болтай, — отрезал я. Ломаный английский начал меня утомлять, и направление разговора тоже не нравилось. — Завтра прилетит ндедж, и мемсаиб отправится в Найроби. Там доктор хороший, быстро болезнь излечи. Вернется из Найроби здоровая и веселая. Квиша.
— Мзури сана, — кивнул Мвинди. — Пора вещи упакуй.
Выйдя из палатки, я увидел Нгуи: он ждал под деревом с моим ружьем.
— Я знаю место, где можно добыть двух квали для мисс Мэри. Пойдем.
Мэри еще не вернулась. Возле большого хинного дерева мы увидели двух купавшихся в пыли турачей, миниатюрных и красивых. Я махнул рукой, они побежали к кустам. Одного я снял на бегу, другого на взлете.
— Больше нет?
— Только два, — ответил Нгуи.
Я отдал ему ружье, и мы пошли в лагерь. В руке я держал двух жирных еще теплых птиц с прозрачными глазами; их перья ворошил ветерок. Раньше мне не доводилось видеть таких турачей, и я надеялся, что Мэри отыщет их в справочнике. Возможно, это была килиманджарская разновидность. Я решил, что один пойдет на бульон, а второй на жаркое. А для закрепления дам ей террамицина и хлородина. Террамицином, конечно, увлекаться не следовало, но до сих пор он не вызывал побочных реакций.
Сидя на удобном стульчике в прохладной столовой, я видел, как Мэри подошла к нашей палатке, помыла руки и нетвердой походкой направилась ко мне.
— О Боже, — сказала она, опустившись на стул. — Никому не расскажем, ладно?
— Хочешь, будем возить тебя в туалет на джипе?
