— Раньше я и сама была ужасно застенчивой, — солгала она из лучших побуждений. — Но увидела, что полжизни проходит мимо.
— Мое желание мало что значит. Дело в том, что это для меня больная тема. Минуту назад мне хотелось побить вас камнями. Знаю, это ужасно, а потому, если позволите…
Он спрыгнул с перекладины; Джозефина торопливо воскликнула:
— Постойте! Это нужно обсудить.
Молодой человек неохотно задержался.
— Понимаете, в Чикаго, — продолжала она, — мужчина с вашей внешностью мог бы заполучить любую девушку. Они бы просто вешались ему на шею.
Он, похоже, расстроился еще сильнее; лицо его омрачилось такой печалью, что Джозефина невольно подалась к нему, но он тут же занес ногу над перекладиной.
— Хорошо. Сменим тему, — сдалась она. — До чего же здесь унылые места, верно? В Лейк-Форесте я считалась легкомысленной, и родители сослали меня в это захолустье, где я целый месяц промучилась от убийственного безделья. А вчера выглянула в окошко — и увидела вас.
— Что значит «легкомысленной»? — не понял он.
— Ну, кокеткой, что ли, вертихвосткой.
Он выпрямился, не оставляя сомнения в своих намерениях.
— Мне в самом деле пора. Понятно, что в женском вопросе я полный профан, но тут уж ничего не попишешь.
— Завтра встретимся?
— Боже упаси!
Джозефина разозлилась; дневной запас безропотности иссяк. Холодно кивнув, она стала удаляться по аллее.
— Подожди!
Теперь, когда их разделяло тридцать футов, его робость как рукой сняло. Джозефина с трудом преодолела искушение броситься назад.
— Завтра я буду здесь, — равнодушно бросила она.
Неспешно приближаясь к дому, она осознала — скорее благодаря интуиции, нежели логике, — что какие-то вещи остаются за гранью ее понимания. Обычно робкие молодые люди не вызывали у нее интереса; робость — это непростительный грех, белый флаг, отказ от борьбы. Но сейчас, когда незнакомец скрылся из виду, она представила его таким, каким он явился ей вчера: беззаботным, пусть даже высокомерным, но вполне жизнерадостным. В который раз она задалась вопросом: неужели склока между их семьями могла так повлиять на его настрой?
Несмотря на их бесплодную беседу, она пребывала в отличном расположении духа. Казалось, само сияние заката внушало ей, что завтра все получится. Гнетущее ощущение, что она чахнет в этой дыре, улетучилось. Парень, который прошел вчера под ее окном, был способен на все: на любовь, на сильные страсти, даже на отчаянное безрассудство, устоять против которого она не могла.
Мать поджидала ее на веранде.
— Я хотела поговорить с тобой наедине, — сказала она, — потому что тете Глэдис, как мне кажется, было бы обидно видеть твою радость. Завтра мы возвращаемся в Лейк-Форест.
— Мама!
— Завтра Констанс объявляет о своей помолвке и о бракосочетании, которое состоится через десять дней. Малькольм Либби работает в Государственном департаменте; его отправляют за границу. Чудесно, правда? Твоя сестра сегодня распахнет для гостей двери нашего дома в Лейк-Форесте.
— Замечательно. — После секундного промедления Джозефина повторила с большей убежденностью: — Просто замечательно.
Лейк-Форест — от предвкушения у нее зашлось сердце. Но чего-то здесь не хватало, как будто биг-бенд пропустил коронное соло на трубе. В течение пяти недель она всеми фибрами души ненавидела Островную Ферму, а сейчас, в подступающих сумерках, вдруг испытала нечто похожее на жалость и слегка устыдилась предстоящего дезертирства.
За ужином это странное ощущение не проходило. Джозефину время от времени охватывали радужные предчувствия, которые начинались словами: «Как здорово будет…» — но блистательные перспективы быстро тускнели, сменяясь покоем сродни покою этих мичиганских вечеров. Вот чего не хватало в Лейк-Форесте — покоя, на фоне которого случаются события и возникают люди.
— Нам предстоит множество хлопот, — сказала ей мать. — Сначала у нас в доме соберутся подружки невесты, потом нужно будет дать несколько приемов и наконец отпраздновать венчание. Зря мы не уехали сегодня вечером.
Джозефина сразу же ушла к себе в комнату и села у окна, вглядываясь в темноту. Надо же — все лето насмарку. Случись вчерашнее приключение пораньше, она бы уехала с чувством, что время прошло не напрасно. «Зато там будут мальчики… — успокаивала она себя. — Риджвей Сондерс».
Ей слышались их самоуверенные речи, от которых — она вдруг поняла — вянут уши. До нее дошло, что сожалеет она не о потерянном прошлом, но о потерянном будущем, не о том, чего не случилось, а о том, чему уже не бывать. Джозефина встала, учащенно дыша.
Вскоре она вышла из дому через боковую дверь, пересекла лужайку и оказалась у калитки садовника. Заслышав робкий оклик Дика, она не отозвалась. Было темно и свежо; казалось, лето уносится от нее прочь. Словно пустившись вдогонку, она ускорила шаг и десять минут спустя уже стояла у особняка Доррансов, скрытого зазубренными очертаниями сосен. Когда она распахнула калитку, с веранды донесся голос:
— Добрый вечер. Не вижу, кто там.
— Это девушка, которая бесцеремонно повела себя сегодня днем.
Джозефина услышала, как у него перехватило дыхание.
— Можно присесть на ступеньку? Вот здесь, хорошо? На безопасном расстоянии. Я пришла попрощаться — завтра мы уезжаем домой.
— Неужели? — Она не поняла, что выражает его тон: расстройство или облегчение. — Здесь наступит тишина.
— Просто хотела объясниться, чтобы вы не подумали, будто я сегодня вела себя нагло. Обычно меня привлекают более раскованные молодые люди, но раз уж здесь, кроме нас двоих, никого больше нет, я решила, что мы сумеем подружиться, чтобы не терять понапрасну время, которого, собственно, и не осталось.
— Ясно. — Немного помолчав, он спросил: — Чем будешь заниматься в Лейк-Форесте? Вертеть… хвостом?
— Да какая разница? Полтора месяца вычеркнуты из жизни.
Она услышала его смех.
— Подозреваю, что кое-кому это даром не пройдет, — сказал он.
— Хотелось бы надеяться, — мрачно выговорила Джозефина, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.
Все шло наперекосяк. Все было против нее.
— Можно мне пересесть на качели? — неожиданно попросила она.
Раздался скрип; мягкая скамья, подвешенная на цепях, остановилась.
— Нет, прошу тебя, не надо. Неприятно это говорить, но мне придется уйти, если ты пересядешь. Давай лучше побеседуем про… Ты любишь лошадей?
Джозефина резко поднялась, взлетела по ступеням и направилась в тот угол, где сидел он.
— Нет, — ответила она. — Если уж на то пошло, я люблю, когда меня любят.
В лунном свете, что забрезжил над лесом, его лицо заметно осунулось. Он вскочил, а потом взял ее за локти и медленно привлек к себе.
