— Напугал?
Это был тот парень, которого она видела на трибуне, но успела забыть. Он действительно был очень высок ростом.
— Не танцуешь? — спросил он, стоя перед ней. — Я б тебя выбрал королевой бала.
— Что за развязный тон!
— Ошибочка вышла, — сказал он. — Мог бы сообразить, что такая пташка до разговора не снизойдет.
— Я тебя не знаю.
— Я тебя тоже, но ты такая миленькая сидела — в соломенной шляпке, улыбчивая, — ну, думаю, надо рискнуть.
— Как у себя в деревне? — срезала Джозефина.
— В какой еще деревне? Я родом из города Эйба Линкольна
[62]
, где парни вырастают большими и умными.
— Да кто ты такой — жиголо?
Он был необычайно привлекателен и — что ей понравилось — не обидчив.
— Спасибо за комплимент. Я репортер, но не спортивный и не светский. Моя задача — передавать атмосферу: сама видишь, погожий денек, солнце жарит, теннисный бомонд и все сливки общества собрались в Лейк-Форесте на открытом воздухе.
— Тебе, наверное, пора идти строчить свой материал.
— Уже настрочил и передал через знакомого. Могу я на минутку присесть или ты боишься запачкаться? От дуновения ветерка шарахаешься? Послушай, мисс Поттерфилд-Свифткормик, или как там тебя. Я из приличной семьи, а в будущем стану великим писателем. — Он сел рядом. — Если кого-нибудь сюда принесет, можешь сказать, что даешь интервью для газеты. Тебя как величать?
— Перри.
— Герберт Т. Перри?
Она кивнула, и он бросил на нее пристальный взгляд.
— Так-так, — вздохнул он, — в кои веки повстречалась красивая девушка — и на тебе, дочка Герберта Т. Перри. Обычно в обществе глаз положить не на кого. В Чикаго пойдешь в торговый центр — там за час увидишь больше симпатичных крошек, чем я тут за целый день высмотрел, да к тому же здешние больше расфуфырены, чем собой хороши. Тебя как по имени?
Она приготовилась было начать «мисс», но подумала, что это бессмысленно, и ответила:
— Джозефина.
— А меня — Джон Бойнтон Бейли. — Он протянул ей визитную карточку с логотипом «Чикаго трибьюн». — Позволь сообщить: я — самый классный репортер в этом городе. Пьесу вот сочинил, этой осенью должна быть премьера. Это я для того рассказываю, чтобы ты по одежке не судила, — я не какой-нибудь шаромыжник, ты не думай, у меня прикид получше имеется, просто я не знал, что с тобой познакомлюсь.
— Я думаю лишь о том, что ты порядочный наглец, если заговорил со мной, пока тебя не представили.
— Попытка не пытка, — сказал он.
Когда уголки его рта скорбно и задумчиво поползли вниз, Джозефина поняла, что он ей нравится. Она с содроганием ждала, что сейчас появится миссис Макрэй со своим племянником, но вдруг ей сделалось безразлично.
— Наверное, сочинительство — очень увлекательное занятие.
— Я только учусь, но когда-нибудь ты будешь гордиться знакомством со мной. — Он сменил тему. — У тебя прелестные черты, известно тебе? Понимаешь, да, что такое черты… глаза, рот, но не по отдельности, а вместе… они образуют треугольник. По нему люди мгновенно решают, нравится им человек или нет. Форма носа, овал лица это врожденное и неизменное. То, что не играет особой роли, мисс Звонмонет.
— Оставь, пожалуйста, свои допотопные шуточки.
— Ладно; черты, говорю, у тебя прелестные. Твой отец хорош собой?
— Очень, — подтвердила Джозефина, оценив комплимент.
Вновь зазвучала музыка. Под деревьями дощатый настил окрасился багровым. Джозефина тихонько напела:
Лизибет-Энн,
Я от тебя без ума, без ума…
— Какая благодать, — прошептал он. — Лучшее время дня, и эта музыка под деревьями. А в Чикаго такая духотища!
Она пела для него; к нему, улыбавшемуся легкой, печальной улыбкой, был обращен заветный треугольник между ее глазами и ртом; тихий голосок ласкал его будто сам по себе, из каких-то безличных побуждений. Когда до нее это дошло, она умолкла, а потом сказала:
— Завтра возвращаюсь в город. И так слишком задержалась.
— Поклонники, наверное, уже беспокоятся.
— Обо мне? Да я целыми днями сижу дома и скучаю.
— Как же, как же.
— Меня все терпеть не могут, и я им плачу тем же, так что мне прямая дорога в монастырь или на курсы фронтовых сестер милосердия. Поступай на службу во французскую армию, а я стану тебя выхаживать, договорились?
Джозефина умолкла. Проследив за направлением ее взгляда, он заметил у входа миссис Макрэй с племянником.
— Я пошел, — заторопился он. — Ты не согласишься завтра со мной пообедать, когда приедешь в Чикаго? Сходим с тобой в один немецкий ресторанчик, там отменная кухня.
Она заколебалась: миссис Макрэй была уже совсем близко, и ее физиономия все шире расплывалась от притворной радости.
— Хорошо.
Быстро черкнув записку, он сунул ее Джозефине. Потом неуклюже поднялся со скамейки, зашагал по проходу и удостоился мимолетного, но любопытного взгляда миссис Макрэй, когда протискивался мимо.
II
Устроить это было несложно. Джозефина позвонила тетушке, с которой собиралась обедать, отпустила шофера и теперь с некоторой тревогой подходила к «Хофцерс Ратскеллер Гартен» на Норт-Стейт-стрит. Она была в голубом крепдешиновом платье с рисунком из нежно-серых листочков, под цвет ее глаз.
Джон Бойнтон Бейли с несколько отсутствующим, но покровительственным видом встречал ее у входа, и Джозефина успокоилась.
Он сказал:
— Это место не для нас. Раньше мне казалось, тут неплохо, а сейчас заглянул — конюшня. Пошли в какой-нибудь отель.
Джозефина без возражений повернулась в направлении отеля, где часто устраивались чаепития с танцами, но ее спутник замотал головой:
— Там будет слишком много твоих знакомых. Пошли в старый «Ла-Гранж».
Старый отель «Ла-Гранж», некогда гордость Среднего Запада, теперь облюбовали заезжие провинциалы и коммивояжеры. В холле мелькали женщины двух типов: особы с глазами-буравчиками — видимо, продавщицы из торгового центра — и неухоженные молодки на сносях с берегов Миссисипи. Большим спросом пользовались плевательницы; у стойки толпились мужчины, которые в ожидании телефонных звонков карикатурно посасывали сигары.
В необъятном ресторане Джон Бейли с Джозефиной заказали грейпфруты, клубные сэндвичи и картофель фри. Поставив локти на стол, Джозефина смотрела на своего спутника в упор, словно говоря: «Что ж, я пока в твоем распоряжении — не теряйся».
