Когда Брайан вторично предложил ему прилечь, он лишь отрицательно покачал головой.
— Конечно, лучше не рассуждать, а действовать, выговорил он с одышкой. И поперхнулся глотком кофе. — Бездарности никому не нужны. Но было бы славно, если бы все девушки могли найти для себя что-нибудь путное.
Его одолевала слабость, и он поймал себя на том, что будто бы ратует против этого миловидного девичьего личика. И тут он потерял сознание.
Их семейный врач жил, по сути, через дорогу. После его прихода Гвен с отцом удалились в кабинет.
— Какие мысли, папа? Мистера Гаррисона увезут в больницу?
— Боюсь, его сочтут нетранспортабельным.
— А как же тогда Джейсон?
Поглощенный своими мыслями, он даже не расслышал.
— Надеюсь, мистер Гаррисон выкарабкается, но ты заметила, какой у него цвет лица?
Вошедший к ним доктор вполголоса переговорил с Брайаном; Гвен уловила лишь обрывки фраз: «профессиональная сиделка» и «я позвоню в аптеку».
Когда Брайан собрался перейти в другую комнату, она решилась:
— Пап, если мы с Джейсоном пойдем…
Он повернулся к дочери, и та прикусила язык.
— Никуда вы с Джейсоном не пойдете. Вопрос закрыт.
— Но если мистер Гаррисон будет лежать за стенкой, в спальне для гостей, где слышно каждое слово…
Она еще раз осеклась при виде отцовского выражения лица — до Брайана только теперь дошло, к чему она клонит.
— Немедленно позвони Джейсону, чтобы не приходил, — велел он и покачал головой. — Господи! В кого такой ребенок?
III
Через шесть дней Гвен шла домой подпрыгивающей походкой, будто готовилась нырнуть в кювет. На голове у нее красовалась шляпка, явно ниспосланная с небес. Этот декоративный убор обосновался на левом виске и ускользал всякий раз, когда Гвен поднимала к нему руку; можно было подумать, шляпка держалась на невидимой резинке, которая грозила в любую минуту лопнуть и отпустить ее назад, в космос.
— Откуда это? — завистливо спросила кухарка, когда Гвен вошла через черный ход.
— Что «это»?
— Откуда это? — удивился отец, когда она вошла в кабинет.
— «Это»? — возмутилась Гвен.
— Нет, я не возражаю.
Кухарка вошла следом, и отец сказал в ответ на ее вопрос:
— Нас вполне устроит диета, назначенная мистеру Гаррисону. Стойте: если эта шляпка вылетит в окно, бегите в чулан за дробовиком, подстрелите ее, как утку, и верните на место.
У себя в комнате Гвен сняла с головы предмет обсуждения и бережно поместила на туалетный столик, чтобы лишний раз полюбоваться. После этого она, как повелось, зашла проведать мистера Гаррисона.
Тот настолько окреп, что уже собирался понемногу расхаживаться. При появлении Гвен он отослал сиделку за стаканом воды, а сам откинулся на подушки. По мере выздоровления вид у него, с точки зрения Гвен, становился все более устрашающим. Нестриженые патлы разительно отличались от аккуратных причесок ее друзей. Она пожалела, что отец выбирает себе таких непрезентабельных знакомых.
— Как только встану на ноги, первым делом отправлюсь в Нью-Йорк — работы невпроворот. Но перед отъездом хочу тебе кое-что сказать.
— Хорошо, мистер Гаррисон. Я слушаю.
— В одном человеке редко сочетаются красота и ум. Такие люди волей-неволей проводят полжизни в страхе перед тем пламенем, которое в один прекрасный день придется тушить…
— Да, мистер Гаррисон…
— …а вторая половина жизни у них подчас уходит на то, чтобы попытаться раздуть то же самое пламя сызнова. Они уподобляются ребенку, который хочет развести костер из двух палочек: одна палочка у них — это утраченная красота, а вторая — неразвитый ум… из этих двух палочек костер не разгорится… вот человек и терзается, что, дескать, судьба сыграла с ним злую шутку, но правда в том, что от одной палочки вторая никогда не вспыхнет. А теперь поторопи сиделку, Гвен. — Когда она уже выходила из комнаты, он добавил: — И будь помягче с отцом.
Гвен обернулась с порога:
— В каком смысле «помягче»?
— Когда-то он любил одну красавицу, похожую на тебя.
— Маму?
— Вы с нею очень похожи. Другой такой больше не будет. — Он прервался, чтобы выписать чек сиделке, и, словно повинуясь каким-то внешним силам, добавил: — Не он один ее любил. — Резко приподнявшись, мистер Гаррисон спросил сиделку: — За ночные дежурства мы в расчете? — А затем снова обратился к Гвен: — Что хочу сказать о твоем отце… Он до сих пор не оправился после смерти твоей мамы и уже не оправится. Если он тебя донимает, то лишь оттого, что любит.
— Вовсе он меня не донимает, — солгала Гвен.
— Донимает. Порой бывает несправедлив, но твоя мама… — Не договорив, он повернулся к сиделке: — Где мой галстук?
— Вот же он, мистер Гаррисон.
После его отъезда, которому предшествовала суматоха бесчисленных телефонных звонков, Гвен приняла ванну, накрутила чисто вымытые, влажные волосы на бигуди, а потом подвела губы остатками помады, выбранной среди россыпи тюбиков, некогда принадлежавших ее матери. Столкнувшись в коридоре с отцом, она взглянула на него с особым вниманием в свете того, что сказал ей мистер Гаррисон, но не узрела ничего нового: отец как отец.
— Пап, можно еще спросить? Джейсон приглашает меня сегодня вечером в кино. Я подумала, ты не станешь возражать… если нас будет четверо. Диззи не на сто процентов пойдет, но собирается. Пока у нас отлеживался мистер Гаррисон, я даже в гости никого не могла позвать.
— Ответ ему дашь после ужина, — сказал Брайан. — Что толку от поклонника, если его даже помучить нельзя?
— Как это — помучить, в каком смысле?
— Ну, я хочу сказать, поводи его за нос.
— Папочка, да как же я повожу его за нос, если он самый завидный мальчик во всем городе?
— О чем вообще разговор? — возмутился Брайан. — Вопрос единственно в том, кто перетянет: этот баловень-школяр или я. Между прочим, в обоих случаях может подвернуться и что-нибудь поинтереснее.
В тот вечер Гвен решительно не везло — Диззи сказала ей по телефону:
— Я почти наверняка пойду, но не на сто процентов.
— Как только у тебя прояснится, сразу звони.
— Лучше ты мне. Мама в принципе не возражает, но сейчас не может ничего сказать, потому что у нас раковина течет, а папы нет дома.
— Раковина!
— Мы даже не в состоянии определить, в чем там дело: то ли трубу прорвало, то ли что. Лезть в подвал никому неохота. Пока отец не вернулся, ничего сказать не мог.
— Диззи! Я даже не понимаю, о чем ты говоришь.
