— Пойдем за ней вместе.
Она вышла, подав ему руку не как дама, опирающаяся на руку кавалера, а напротив, как маленькая мама, взяв мальчугана за руку.
Спускаясь по лестнице, они повстречали Мерседес, которая обласкала их взглядом своих красивых нежных глаз. Лориана, которая стала понимать ее по знакам, нужно было только взглянуть на нее, чтобы понять. Она угадала ее нежную заботу и протянула ей руку, которую Мерседес хотела поцеловать. Но Лориана отдернула руку и бросилась, расцеловав ее в обе щеки.
Никогда христианка не целовала мавританку, такую же христианку, как и она сама. Беллинда сочла бы себя опозоренной, получив от нее малейшую ласку, считая ее безбожницей, она испытывала отвращение, даже когда ела в ее обществе.
Столь приятное излияние молодой знатной дамы стало одной из тех больших радостей в жизни этой бедной девушки, и с этого момента она почти разделила свою любовь между ней и Марио.
Мерседес всегда отказывалась хоть как-то выучить французский язык, более того, она старалась забыть все слова из испанского языка, которые знала, и все это из-за преувеличенного опасения забыть язык своих предков. Но желание говорить с Лорианой и добрым маркизом начало побеждать ее отвращение. Она даже чувствовала, что должна принять язык этих сердечных людей, которые обращались с ней, как с членом своей расы и своей семьи.
Лориана взялась быть ее учительницей, и в короткое время они уже смогли понимать друг друга.
Лориане скоро стало очень счастливо в Брианте, и если бы не отсутствие отца, о котором она, впрочем, скоро получила хорошие известия, она бы даже чувствовала себя здесь такой счастливой, какой не была никогда в жизни.
В Ла-Мотт она почти всегда была одна, неутомимый де Бевр почти все время охотился, любя утомлять себя и не делая, несмотря на свою привязанность к ней, тысяч мелких забот, деликатных предупредительностей, изобретательных подарков, которые маркиз умел делать женщинам и детям.
Выращенная с небольшой строгостью, она должна была стараться быть строгой с собой, особенно после того, как мысль о долгом вдовстве явилась ей как возможность окружения и обстоятельств, в которых она находилась. Она стала бесчувственной к порывам любви и желаний, она уже почти выработала привычку заставлять себя смеяться, когда ей хотелось плакать, но природа брала свое.
Она часто плакала, нуждаясь в обществе, любви, матери, сестре, брате, каких-либо улыбках, какой-либо снисходительности, которые помогли бы ей дышать и расцвести в атмосфере более нежной, чем холодная темнота ее старого замка, мрачное воспоминание о Борджии и политические препирательства ее отца, насмешливого и обиженного.
В Брианте же она стала такой, какой должна быть.
Маркиз, освободившийся с радостью от мысли сделать ее своей женой, решительно сделал ее своей дочерью, сам радуясь мысли, что она так молода, что он может смотреть на нее, как на старшую сестру Марио.
К тому же, его странное кокетство подвело его к мысли, что двое детей гораздо лучше, чем один. Эти юные товарищи, с которыми ему нравилось носить мягкие цвета и разделять наивные заботы, его молодили в их почтении до такой степени, что порой он воображал себя юношей.
— Ты видишь, — говорил он Адамасу, — есть люди, которые стареют, я же нисколько на них не похожу, потому что мне нравится быть с невинной юностью. Клянусь тебе, мой друг, что вступил в свой золотой возраст и что мысли мои столь же чисты и столь же радостны, как у этой голубки и этого херувима.
Лориана, Марио и маркиз сделались неразлучными, и их жизнь протекала в непрерывности развлечений вперемежку с занятиями и хорошими делами.
Лориана мало чему была обучена и мало что знала. Она с удовольствием присутствовала на уроках, которые Жовлен давал Марио в большом салоне. Она внимательно слушала, вышивая по канве седло для снаряжения маркиза, а когда Марио читал или отвечал свой урок, он клал себе на колени указания, написанные Люсилио, чтобы читать их вместе с ней. Лориана изумлялась, что она легко понимает вещи, которые ей казались недоступными уму женщины.
Она наслаждалась уроками музыки, а порой аккомпанировала мавританке на тиорбе, которая пела свои нежные грустные народные песни.
Маркиз, вытянувшись на своем большом стуле, слушал эти маленькие концерты, рассматривал действующих лиц гобелена Астреи и представлял, что они оживают, и вот уже он слышит их пение, он забывался сном в восхитительном блаженстве.
Люсилио также получат свою часть этого семейного счастья, которое заставляло его забыть немного одиночество своего сердца и страх перед будущим.
Строгий и простодушный философ был еще в возрасте любви, но он опасался попасть в какую-нибудь чувственную связь, где его душа не будет понята. Он безропотно покорился судьбе — жить преданностью другим и абсолютно забыть иллюзорные стремления к любви.
Он, перенесший тюрьму, изгнание, нищету и претерпевший страдания, он призывал себя победить желание счастья, как он победил все остальное. Из этих размышлений он выходил успокоенным и торжествующим, но торжествующим, как это бывает после пытки: смесь возбуждения и упадка духа, души, с одной стороны, тела — с другой, жизнь, в которой равновесие нарушено, и где дух не знает больше, в каком мире он находится.
Люсилио однако преувеличивал свою беду. Он был любим не за ум, а за сердце.
Мерседес была перед его ученостью и его гениальностью, как роза перед солнцем. Она впитывала лучи, не понимая их, но она была влюблена и его доброту, его мужество и его добропорядочность, и ее нежная душа падала ниц перед ним. Она не оправдывалась в этом, потому что она сделала это религией и долгом, только она ничего не говорила, потому что в ней было больше опасения, чем надежды.
Мы не должны забыть коснуться маленькой домашней революции, произошедшей в замке Бриант несколько дней спустя после отъезда господина дс Бевра, поскольку важность этого незначительного семейного события позднее сделалась тяжело ощутимой для слишком счастливых обитателей замка.
Хотя из славных господ Буа-Доре более маленький не всегда был более ребенком, Марио порой имел склонность к шалостям, особенно, когда, по выражению Адамаса, «он терял голову со славной мадам». Он был очень добрым и очень любящим, его нельзя было упрекнуть в том, что он дергал за ухо Флориаля, или сказал неприятное слово Клендору, но неодушевленные вещи никогда не внушали ему почтения. В их числе были небольшие статуи персонажей из романа «Астрея», которые украшали сады Изауры, и знаменитый лабиринт и пещеру старой Манддраг, которая была очень занимательной в первые дни, но которая мало-помалу наскучила, как слишком неподвижная игрушка.
Однажды, когда он испытывал довольно большую деревянную саблю, вырезанную Аристандром, он сделал вид, что угрожает одному персонажу, изображающему скрытного Филандра, то есть ложного Филандра, потому что будучи похожим на свою сестру, он переоделся в платье Каллире, чтобы проникнуть в узкий круг нимфы, которую он любил.
