Затем, еще поразмыслив обо всех этих вещах и задав разнообразные вопросы, которые не привели ни к какому новому прояснению, он сказал:
— Друзья мои, когда мы привезли сюда этого мертвеца, лежащего поперек седла, мы оставили вам сумку, не думая ни о чем другом, кроме того, чтобы избавить наше зрение и руки от всего, что принадлежало нашему врагу. И все же на следующий день, подумав, что в этом чемодане могли находиться интересные для нас документы, мы потребовали их, и вы ответили Адамасу, что там не было ничего, кроме сменной одежды, небольшого количества белья, и никакой бумаги или пергамента.
— Это правда, сударь, — ответила садовница, — и мы можем показать вам еще полную сумку такой, какой она попала к нам. Вор не увидел ее в изножье постели, куда мы ее бросили, или же не захотел себя ею обременять.
Маркиз велел принести ее и убедился в правдивости утверждения.
И все же, пока он изучал и вертел этот предмет, ему показалось, что он нашел потайной карман, ускользнувший от внимания хозяев дома, и ему пришлось распороть его.
Тем он нашел несколько бумаг, которые унес с собой, вознаградив садовницу и калеку за их потерю и приказав им молчать вплоть до новых распоряжений.
Было больше одиннадцати часов, когда маркиз вернулся к себе в большой дом.
Марио не спал: он играл с Лорианой в бирюльки в большой гостиной, не желая ложиться спать, пока не увидит, что его отец вернулся.
Люсилио читал в уголке у огня, не отвлекаясь на детский смех, но чувствуя, как его, посреди его глубокой задумчивости, убаюкивает эта свежая и прелестная музыка, к которой его нежное сердце и восприимчивое к мелодии ухо были особенно чувствительны.
С тех пор как он изображал прорицателя перед его высочеством, дети прозвали его «господин астролог» и дразнили, чтобы вызвать у него улыбку. Любезный ученый улыбался, сколько им было угодно, не отвлекаясь от работы своего ума, поскольку доброжелательность характера и мягкость инстинктов были, если можно так выразиться, неотделимы от его тела и говорили через его прекрасные итальянские глаза, даже когда его душа странствовала в небесных сферах.
Адамас, который, несмотря на то, что обожал своего маленького графа, тосковал до того, что впадал в меланхолию в отсутствие божественного маркиза, слонялся как неприкаянный по лестнице и внутреннему двору, пока не услышал, наконец, звучный топот Пиманты и Скилиндра, и стоны дорожных камней, раздробленных колесами монументальной кареты, словно орехи и давильне.
— Вот едет господин! — воскликнул он, распахнув дверь гостиной с таким шумом и такой радостью, словно маркиз отсутствовал целый год, и побежал в кухню, чтобы самому принести согревающий пунш, составленный из вина и ароматических веществ, тонкое и приятное питье, секрет которого он берег и которому приписывал цветущий вид и крепкое здоровье старого своего хозяина.
Добрый Сильвен поцеловал своего сына и нежно приветствовал свою дочь, пожал руку своего «астролога», выпил подкрепляющее средство, поднесенное славным его слугой, и, удовлетворив таким образом всех своих домашних, протянул ноги почти в самый огонь, велел поставить рядом с собой маленький круглый столик и попросил Люсилио прочесть некоторые бумаги, принесенные им, пока Марио будет, как может, переводить их вслух.
Документы были написаны на испанском языке, в виде заметок, собранных для докладной записки и связанных ремнем. Не было ни адреса, ни печати, ни подписи.
Это был ряд официальных и полуофициальных сведений об умонастроениях во Франции, о предполагаемых или замеченных настроениях некоторых особ, имеющих большее или меньшее значение для испанской политики; об общественном мнении в этом отношений; наконец, своего рода достаточно хорошо сделанная дипломатическая работа, хотя и незаконченная, и частью оставшаяся в черновиках.
Из этого было видно, что д'Альвимар, в эти несколько дней его пребывания в Брианте, не переставал отчитываться перед принцем, министром или неким покровителем в своего рода тайной миссии, очень неблагоприятной для Франции и полной отвращения и презрения к французам всех классов общества, с какими он вступал в сношения.
Эта тщательная критика была неглупой, стало быть — не лишенной интереса. Д'Альвимар обладал проницательным умом и правдоподобно рассуждал. За недостатком высоких и тесных связей, каких желал бы для своего продвижения и придания себе значительности, он ловко истолковывал любое мелкое подмеченное событие, подслушанное или подхваченное мимоходом слово: предположение, слух, соображение первого встречного, где бы он ни находился, все ему годились, и в этой работе, одновременно наивной и коварной, виделась непобедимая склонность и тайное удовлетворение души, полной желчи, зависти и страдания.
Люсилио, который с первых строк догадался о том, какой интерес представляет для маркиза эта находка, поискал среди последних листков и очень скоро нашел вот этот текст, который Марио бегло, почти не задумываясь, перевел, в конце каждой фразы заглядывая прекрасными глазами в глаза учителя, чтобы быстро убедиться перед тем как продолжать, не ошибся ли он в значении слов:
«Что касается пр…. де К…е, я стану действовать таким образом, чтобы приблизиться к его особе; я получил сведения от умного и пронырливого церковнослужителя, который может оказаться полезным.
Запомните имя Пулена, приходского священника в Брианте. Он из Буржа и знает множество вещей, в особенности о вышеупомянутом принце, который весьма жаден до денег и очень слаб в политике; но он пойдет туда, куда толкнет его честолюбие. Его можно завлечь большими надеждами и воспользоваться им, как поступили с Гизами, потому что Конде он лишь по имени, и боится всего и всех.
Поэтому его труднее поймать, чем кажется. Он ни на что не пригоден лично. Его имя все еще полезно. В надежде сделаться королем он готов многое отдать святейшей И…, с тем, чтобы извернуться, если это в его интересах. Говорят, что не остановится перед тем, чтобы отделаться от К… и от его брата, и что, в случае необходимости, можно поразить высоко и сильно благодаря этому жалкому уму и этой слабой руке.
Если ваше мнение таково, что следует укреплять его в той мысли, дайте это знать вашему покорнейшему…»
— Превосходно, превосходно! — воскликнул маркиз. — У нас есть возможность поссорить нашего друга Пулена с его высочеством, и обоих — с памятью этого милого господина д'Альвимара. Богу известно, что я бы хотел оставить в покое этого усопшего; но, если нам грозят отомстить за него, мы предоставим добрым друзьям его, сожалеющим о нем, узнать его поближе.
— Это прекрасно, — сказала благородная госпожа де Бевр, — при условии, если вам удастся доказать, что эти заметки написаны его рукой!
— Действительно, — ответил маркиз. — Иначе у нас нет ничего стоящего. Но, без сомнения, Гийом сможет доставить нам какое-нибудь подписанное им письмо?
— Вероятно; и вам надо побыстрее об этом побеспокоиться, мой маркиз!
— Тогда, — сказал маркиз, целуя ее руку и желая ей спокойной ночи, поскольку она поднялась, чтобы удалиться. — Я завтра снова поеду к Гийому, а пока станем беречь наши доказательства и средства.
