«Ну прямо как для пикника все приготовлено».
Рядом с молодым дубком «режиссеры» пристроили обрубок бревна, подпертый толстыми ветками, чтобы лежал вплотную к стволу и не откатывался. И вот этот-то обрубок начисто снимал первоначальное мирное впечатление, потому что был сильно запачкан кровью и в нескольких местах на нем виднелись подпалины. Зловещий колорит декораций дополнительно усиливал и сам Дормидонт Заика, голый по пояс, невозмутимо поправляющий кузнечными клещами в костерке какие-то непонятные железки – не слишком, впрочем, устрашающего вида.
Квалификацию «художника-постановщика» Мишка оценил: если подходить к месту допроса именно с той стороны, с которой шел он, то сначала глаз цеплялся за место «выпивающего и закусывающего», потом за окровавленный и обожженный обрубок бревна, и только после него – за Заику в образе палача. Все исполнено на должном уровне: контраст и негатив по нарастающей. Оценить-то Мишка оценил, но не впечатлился – и не такое видал (на экране, естественно, а не в жизни), да и Дормидонт, надо признать, до буреевских статей недотягивал – тот-то одной своей внешностью был страшнее бормашины.
«Так, а где тут дыба, испанский сапог и прочие девайсы-гаджеты папы Мюллера и дедушки Торквемады? Что-то бедновато у специалистов с инструментом. И это все? Впрочем, им виднее. А Арсений, надо понимать, чего-то придумал – вон черти в глазах так и прыгают».
Заместитель десятника Егора, похоже, разочаровался Мишкиной реакцией, вернее, полным отсутствием таковой. Слегка покривившись, он мотнул головой в сторону и недовольно пробурчал:
– Иди, погляди там из кустов – нарочно устроили так, чтобы тебе удобнее смотреть… раз того… учиться надумал. Мож, и правда когда пригодится… Но как пойдем с ним сюда – чтобы встречал нас уже. – Арсений кивнул на потник. – Тут и сиди тогда.
Первое действие спектакля «Психологическая обработка пленных», несомненно, удалось: поглядеть действительно было на что.
Арсений с отобранными и, видимо, проинструктированными отроками выгнали в пинки пленных на опушку леса возле дома. Один раненый, похоже, идти не смог, и его пришлось просто выволочь. Женщины тоже оказались тут же, но их, правда не трогали – оставили стоять в сторонке, а вот мужчинам досталось и пинков и кнутов. Особого актерского мастерства от мальчишек не требовалось, лица-то бармицами закрыты, а вот внешний вид их впечатлял. Лесной мусор, застрявший в кольцах доспеха, пятна крови (и где крови-то столько добыли?), какое-то непонятное не то рычание, не то хрюканье, доносящееся из-под бармиц… Мишка невольно вспомнил себя в Отишии, когда выскочил из разваленного курятника весь в помете и перьях.
Отроки стояли в оцеплении, а Арсений, неожиданно резко контрастирующий со звероподобным видом остальных участников «спектакля» невесть откуда взявшимся благообразием, расположился вблизи сидящего на земле ляха. Ратник успел каким-то чудом привести себя в порядок и даже причесался и теперь выглядел не то аристократом, не то интеллигентом, особенно на фоне обнаружившегося тут же Савелия Молчуна, расхристанного, лохматого и грызущего добытую в походном котле, кипевшем неподалеку, огромную кость с мясом. При этом Молчун, никогда ранее не отличавшийся подобными манерами, вполне мог послужить натурой для картины «Неандерталец-людоед на привале». Он чавкал, рычал, пускал слюни на бороду и ловко отмахивал ножом мясо у самых губ.
Арсений же, устроившийся на пенечке в теньке со скучающим видом, более подходящим не ратнику Ратнинской сотни, а скорее князю, оказавшемуся здесь по чистому недоразумению или инкогнито, брезгливо косился в сторону Савелия.
– Вот ведь! – Наконец не выдержал он и, презрительно скривив губы, во всеуслышание попенял в сторону Молчуна: – Образина… Кабы боярич не наказал… Ты б хоть жрал, что ли, потише!
Сидящий прямо перед ним лях невольно обернулся на эти слова.
– Ум… – невозмутимо ответил Савелий, громко глотая очередной кусок.
– Вот-вот… Скотина! И чего вас всех боярич терпит?
– Ум… – пояснил Савелий, не отрываясь от еды.
– Да знаю я, знаю – тебе бы только брюхо кому вспороть. Одно удовольствие… А завтра еще полста таких рыл прибудет. Ты-то хоть только жрешь… А те… Тьфу! – Арсений сплюнул и, будто только сейчас заметив внимание ляха, добавил, обращаясь уже непосредственно к нему: – Во, видал? Даже и поговорить здесь не с кем. Вот она, служба… Боярин велел любимого внука опекать – никуда не денешься… Но боярич-то наш сейчас весь в делах, с кем словом перемолвиться? Не с этим же? – Ратник кивнул на Савелия, сокрушенно вздохнул и посетовал: – А скука, хоть на луну вой! Бояричу-то и дела перепоручить некому. Я да еще Бурей… Тоже тонкой души человек, книжной премудростью просветленный, но сейчас его с нами нет – эти только… Жрет, понимаешь, скотина бессмысленная, а отвернись на миг, тут же девок портить полезет… А встрянет кто, так и по горлу полоснет, хоть чужого, хоть своего. На него только одна управа – боярич.
Арсений теперь обращался исключительно к ляху как к благодарному слушателю, которым тот, в сущности, сейчас и являлся – так и вперился взглядом в ратника.
– Боярич-то наш умница, головушка светлая, ну чисто ангел… – самозабвенно продолжал токовать Арсений, напомнив Мишке покойного Спиридона, охмуряющего ратнинских молодух. – Как в поход двинулись, так и мается, бедный. Он у нас умственный больно – с детства учителями приучен к обхождению. А тут ни слова с кем молвить, ни беседой пристойной развлечься, ни книжку почитать ученую. Эти-то только ругань понимают. – Ратник в очередной раз горестно вздохнул.
– Благородный господин боярич ваш, да пошлет Господь ему здоровья, рода, полагаю, древнего? – Лях, пытаясь унять дрожь в голосе, решился наконец осторожно вставить свое слово.
– О! – Арсений вроде даже обрадовался начавшейся беседе. – Благородная речь? Какая удача… Ты, что ли, тоже из бояр? Учен? Эх, нашему Михайле-то и не известно про это, поди. Княжьих он кровей. Умен необычайно! Книг тьму прочитал – иной столько и не увидит за всю жизнь. А поговорить-то и не с кем. Ему б советчика толкового – учитель-то его помер недавно, царствие ему небесное… Да где ж другого в нашей-то глухомани взять?
Лях замер в напряженной позе, словно охотничья собака, сделавшая стойку. Как ни фальшивил Арсений, изображая интеллектуала, страдающего в окружении быдла, спектаклю это повредить не могло. ТАМ было полно людей, воображающих (или искренне считающих) себя умнее других, а на деле являющихся копией чеховского автора «Письма ученому соседу». ЗДЕСЬ подобные «умники» попадаются реже, но сам по себе типаж неистребим. Принял лях трепотню Арсения за чистую монету или посчитал его дураком с претензиями, не имело значения – задачу свою, как ее понял Мишка, ратник выполнил. Пленник увидел для себя шанс на спасение – заинтересовать боярича, который среди этих дикарей царь и бог, улучшить свое нынешнее положение, занять возле него место интересного собеседника, скрашивающего скуку, а там, глядишь, и советника…
Тем временем Молчун, прикончив мясо, пристроил свою кость на пеньке и вытянул из-за спины топор…
