— Превосходная мысль! — воскликнул Христиан. — Я окажусь в своей стихии: человек в маске! Но где нам взять костюмы? У меня здесь, в ящике, их добрая сотня, но вряд ли кому-нибудь из нас придется впору платье куклы!
— Э! Найдем, возможно, что-нибудь в Стольборге, как знать!
— Только не среди моих пожитков.
— Тогда, возможно, среди моих! За неимением лучшего всегда можно вывернуть наизнанку собственный костюм! Ну-ка, немножко воображения…
— Идите вперед, господин Гёфле, а я вслед за вами. Мне еще надо навьючить поклажу на осла и получить деньги. Вот вам маска, наденьте ее, у меня есть вторая; кто знает — вдруг на лестнице вам встретится какой-нибудь любитель поглазеть…
— Или любительница… поглазеть на вас! Поспешите, Христиан, я пошел.
И Гёфле, подвижный и легкий, как в двадцать лет, помчался вниз по лестнице, расталкивая слуг и тщательно закутанных дам, пробравшихся туда в надежде хоть мельком увидеть знаменитого Христиана Вальдо. Поэтому на Христиана уже никто не обратил внимания и он почти никого не встретил на лестнице, когда, в свою очередь, вышел туда, нагруженный ящиком и огромным тюком.
— Ну, — говорили зеваки, — вот этот, конечно, слуга, коли он несет на себе всю поклажу. Никак он тоже в маске? Каков хлыщ!
И все они были в отчаянии, оттого что не успели подметить ни единой черточки «настоящего» Христиана Вальдо, не составили о нем ни малейшего представления, когда он с быстротой молнии промелькнул мимо них.
Еще в гостиной, укладывая театральный скарб, Христиан заметил, что пресловутый Юхан пытается проникнуть в гостиную, дабы застать его врасплох, под предлогом необходимости рассчитаться за представление, на деле же стремясь удовлетворить собственное любопытство. Христиану захотелось посмеяться над настойчивым пройдохой, а потому он тщательно закрыл лицо маской и учтиво распахнул перед Юханом дверь.
— Я имею удовольствие говорить с маэстро Христианом Вальдо, если не ошибаюсь? — сказал мажордом, передавая актеру деньги.
— Безусловно, — ответил Христиан. — Разве вы не узнаете меня по голосу и по одежде?
— Конечно, любезный, конечно; но ваш слуга, как видно, тоже носит маску: я только что видел, как он прошмыгнул мимо и выглядел, ей-богу, не менее таинственно, чем вы; однако вчера, с дороги, он не был так закутан, как нынче.
— Этот плут позволяет себе носить мою шубу на плечах, вместо того чтоб держать ее в руках наготове для меня. Да я ему это позволяю, бедняга очень зябнет.
— И вот еще какая странность: вчера ваш зябкий слуга показался мне на голову ниже вас.
— Ах, вот что вас удивляет! — сказал Христиан, мысленно призывая на помощь весь свой талант импровизатора. — Разве вы не заметили, что у него на ногах?
— Право, не заметил. На ходули он взгромоздился, что ли?
— Не совсем так. Он просто надел башмаки на подставке толщиной в четыре-пять дюймов!
— Это зачем же?
— Как, господин мажордом, неужели вы, с вашим проницательным умом, задаете такой вопрос?
— Признаюсь, не понял, — ответил Юхан, кусая губы.
— Так знайте же, господин мажордом, что на таком театре, как наш, operanti должны быть примерно одного роста, иначе тот, кто повыше, невольно высунет голову на сцену и рядом с маленькими burattini покажется этаким жителем Сатурна, а тому, кто поменьше, придется все время так высоко поднимать руки, что он до смерти устанет раньше, чем проведет хотя бы одну-две сцены.
— Стало быть, слуга ваш становится на подставки, чтобы с вами сравняться? Здорово придумано, ничего не скажешь, здорово!
И тут же Юхан добавил, с сомнением покачивая головой:
— Одно странно — отчего же я не слышал стука этих подставок, когда он спускался с лестницы?
— Вам опять изменяет ваша природная сообразительность, господин мажордом. Если бы эти подставки не были подбиты толстым слоем войлока, они бы гремели на всю залу во время спектакля.
— И на все-то у вас есть ответ… Но что ни говорите, я никак не возьму в толк, каким образом этот тупой простолюдин сумел так блестяще подыгрывать вам.
— Проще простого! — ответил Христиан. — Такова сама сущность актера: на сцене он блистает умом (в данном случае вернее было бы сказать «под сценой»!), а уйдя за кулисы, впадает в ничтожество, в особенности если ему свойственна злосчастная привычка напиваться с челядью знатных вельмож.
— Как! Вы полагаете, что он пил…
— Со здешними лакеями, а они, господин мажордом, по-видимому, отдали вам полный отчет о своей поучительной беседе с ним, коль скоро у вас имеются столь точные сведения о его непроходимой тупости…
Юхан опять прикусил губу, и Христиану стало совершенно ясно, что либо Пуффо за стаканом вина частично раскрыл собутыльнику его инкогнито, либо это полностью сделал Массарелли, положив в карман немалую толику денег.
Пуффо знал Христиана только под именем Дюлака; Массарелли же знал все имена, под которыми он появлялся в различных местах, кроме, может быть, недавно присвоенного имени Христиана Гёфле. В последнем Христиану очень хотелось убедиться; вскоре он понял по жадному любопытству, сквозившему во взгляде мажордома, что тому не столь важно узнать, скрывается или нет череп мертвеца под этой черной маской, как необходимо удостовериться, что сегодняшний фигляр и вчерашний самозваный племянник Гёфле — одно и то же лицо.
— Но все же, — произнес наконец Юхан после множества осторожных вопросов, ловко отбитых молодым искателем приключений, — если какая-нибудь милая дама… или прелестная девушка… скажем, графиня Маргарита… попросит вас снять маску — неужели вы заупрямитесь и откажете ей?
— Что это за графиня Маргарита? — спросил Христиан самым непринужденным тоном, несмотря на горячее желание отвесить оплеуху достойному Юхану.
— Бог ты мой! — ответил мажордом. — Я назвал графиню Маргариту, потому что она, без сомнения, самая красивая женщина из всех, кто сейчас находится в замке. Неужто вы ее не заметили?
— А где же я мог ее видеть, скажите на милость?
— Среди ваших зрительниц в первом ряду.
— О, если вы полагаете, что я, разыгрывая почти в одиночку пьесу с двадцатью действующими лицами, еще успеваю заглядываться на дам…
— Этого я не знаю, но неужели вы не горите желанием понравиться такой прелестной женщине?
— Понравиться? Господин Юхан! — воскликнул Христиан с отлично сыгранным жаром. — Вы, сами того не зная, произнесли очень жестокое слово. Вам, по-видимому, неизвестно, что судьба наградила меня чудовищно уродливой внешностью и только по этой причине я стараюсь прятать лицо под маской!
— Я об этом слыхал, — возразил Юхан, — но мне приходилось слышать и обратное; именно поэтому господину барону и всем гостям, в особенности съехавшимся сюда дамам, весьма желательно знать, чему, собственно, верить.
