— Что, на книги смотрите? — спросил Каре, проследив за взглядом Дюрталя. — Ах, не обессудьте, сударь, здесь только то, что нужно мне для работы.
Дюрталь подошел ближе: сплошь труды, посвященные колоколам. Он присмотрелся к названиям.
На старинном очень тонком пергаментном томе Дюрталь разобрал сделанную от руки порыжевшую надпись: «О колокольном звоне» Жерома Магнуса 1664, тут же стояли «Любопытное и назидательное собрание сведений о церковных колоколах» падре Рэми Карре, еще один «Назидательный сборник» без указания автора, «Трактат о колоколах» Жана Батиста Тьера, кюре Шампрона и Вибрея, увесистый том архитектора де Блавиньяка, другой потоньше, «Очерки о символике колокола» приходского священника из Пуатье, «Заметки» аббата Барро
{12} и, наконец, ряд брошюр в серой обертке, без типографской обложки и без названия.
— Это что, самых лучших работ тут нет, — вздохнул Каре, — «Комментариев о колоколах» Анжело Рокка и «О колокольном звоне» Персикеллиуса. Но, черт возьми, это такие редкие книги, их если и найдешь, все равно не купишь — кусаются.
Взгляд Дюрталя скользнул по другим книгам — все больше теологическая литература: Библия на латинском и французском языках, «Подражание Иисусу Христу»,
{13} пятитомная «Мистика» Гёрреса,
{14} «История и теория религиозного символизма» аббата Обера, «Словарь ересей» Плюке, жития святых.
— Художественной литературы у меня нет, но Дез Эрми дает мне почитать то, что ему самому интересно.
— Ты совсем заговорил человека, — сказала Каре жена, — дай же гостю сесть.
И она протянула Дюрталю полный стакан сидра, настоящего, пенящегося, ароматного. Он с удовольствием выпил и похвалил напиток.
Хозяйка рассказала, что сидр из Бретани, его приготовили ее родители, живущие в Ландевеннеке, на ее родине.
Радости ее не было предела, когда Дюрталь вспомнил, что когда-то провел день в этой деревушке.
— Выходит, мы старые знакомые, — заключила она, пожимая ему руку.
Дюрталь размяк от тепла печки, зигзагообразная, висевшая под потолком труба которой выходила наружу через лист жести, заменявший одно из оконных стекол, впрочем, возможно, виной тому была расслабляющая атмосфера доброжелательности, исходившая от Каре и его жены, немолодой женщины с изможденным, кажущимся несколько простоватым лицом и с жалостливым искренним взглядом. Мысли Дюрталя унеслись далеко. Глядя на эту уютную комнату, на этих славных людей, он думал: «Хорошо бы обзавестись такой вот гаванью, наведя, правда, здесь порядок, и в здоровой, приятной обстановке высоко над Парижем, под самыми облаками зажить отшельником, тогда бы я за несколько лет закончил книгу. Какое сказочное счастье обитать вне времени, перелистывать старинные манускрипты в приглушенном свете горящей лампы, не обращая внимания на бурный поток человеческой глупости, разбивающийся о подножие башни». Дюрталь невольно улыбнулся наивности своей мечты.
— Все равно тут у вас хорошо, — сказал он, как бы подводя итог своим размышлениям.
— Не обольщайтесь, — возразила хозяйка. — Помещение, правда, большое, у нас две спальни и несколько каморок, но здесь так неудобно и так холодно. И кухни нет, — заключила она, показывая на кухонную плиту, которую пришлось поставить прямо на тесной лестничной площадке. — И потом, я старею, мне уже трудно взбираться по стольким ступенькам, возвращаясь из магазина.
— В этом колодце и гвоздя не вобьешь, — грустно вздохнул звонарь. — Гнется о тесаный камень, и все тут. Впрочем, я-то пообвык, а вот она мечтает остаток своих дней провести в Ландевеннеке.
Дез Эрми поднялся. Хозяева дома и гости обменялись рукопожатиями, и чета Каре взяла с Дюрталя клятвенное обещание, что он придет еще.
— Какие замечательные люди! — воскликнул тот, когда они с Дез Эрми уже шли по площади.
— Не говоря уже о том, что Каре неоценимый советчик по самым разным вопросам. Он основательно разбирается в весьма премудрых материях.
— Но послушай, как же получилось, что столь образованный человек — такие на дороге не валяются — вдруг посвятил себя грубому физическому труду… как простой рабочий, в общем?
— Слышал бы он тебя! Средневековые мастера колокольного звона, видишь ли, были избранной кастой, и даже люди знатные относились к ним с подобающим уважением. Правда, сегодняшние звонари уже не те. Не знаю, почему Каре так увлекся колоколами: учился он в семинарии в Бретани, и там его посетили сомнения, достоин ли он сана священника. Каре приехал в Париж и поступил в ученики к очень образованному и весьма знающему мастеру колокольного звона отцу Жильберу, который у себя в келье, в соборе Нотр Дам, хранил редкие старинные карты Парижа. Сей почтенный мэтр тоже был отнюдь не ремесленником и истово коллекционировал документы, касающиеся парижской старины. После собора Нотр Дам Каре обосновался в Церкви Сен Сюльпис, где и работает уже пятнадцать лет.
— А ты-то как с ним познакомился?
— Сначала как врач. Потом мы подружились и дружим вот уже лет десять.
— Странно! Он совсем не похож на бывших семинаристов с их скрытным и угрюмым нравом.
— Каре осталось еще несколько лет, — как бы размышляя вслух, произнес Дез Эрми, — потом ему лучше было бы умереть. Церковные власти, которые уже провели в колокольни газ, не преминут обзавестись электрическими колоколами. Славное будет зрелище, когда все эти средневековые махины соединят проводами. Это будет чисто протестантский звон, короткий, резкий, словно приказ фельдфебеля, которому нельзя не подчиниться.
— Тогда-то жена Каре сможет переехать в свой родной Ле-Финистер!
— Не получится, они ведь очень бедны. И потом, без колоколов Каре пропадет — не вынесет разлуки со своими громогласными исполинами. Любопытно, как человек сживается с теми предметами, в которые вкладывает душу. Так рабочий холит свой станок. В конце концов, к вещи, которой ты управляешь и о которой заботишься, прикипаешь душой, как к живому существу. Положим, колокол — инструмент особый. Ему дают имя, как человеку, его освящают. Согласно церковным канонам, епископ освящает внутренность его чаши крестообразными помазаниями миром.
{15} Ведь своим звоном колокол призван нести утешение умирающим в их предсмертных муках. Воистину, колокол — глашатай Церкви. Его глас звучит под небосводом, подобно тому, как под сводами храма звучит голос священника. Это отнюдь не мертвый слиток бронзы, перевернутая ступка, которую можно вот так запросто, как марионетку, дергать за веревочку. Добавлю тут же, что, подобно старым винам, колокола с годами облагораживаются. Их пение делается полнозвучнее, мягче, они теряют суховатость и резкость тона. Это отчасти объясняет, почему человек к ним так привязывается.
— Да ты, я смотрю, дока!
— Я? — засмеялся Дез Эрми. — Скажешь тоже, сам я в колоколах полный профан — лишь передаю слова Каре. Впрочем, если это тебя интересует, обратись к нему. Он расскажет тебе о символическом значении колоколов. В этом вопросе Каре неистощим, здесь ему нет равных, настоящий кладезь премудрости.
