Потом показался другой служка, еще пакостнее первого. Тощий, то и дело заходившийся в надрывном кашле, с подкрашенным кармином и жирными белилами лицом, он что-то гнусаво распевал. Прихрамывая, это чахоточное создание подошло к треножникам, стоявшим по бокам алтаря, перемешало присыпанные золой угли и швырнуло в огонь кусочки смолы и какие-то листья.
Дюрталю уже прискучила эта картина, но тут вернулась Гиацинта; она извинилась, что покинула его на столь длительный срок, и предложила пересесть на другое место — за рядами стульев, совсем в стороне, — куда его и отвела.
— Выходит, мы в настоящей часовне? — спросил он.
— Да, этот дом, церковь, сад, через который мы прошли, остались от упраздненного ныне монастыря урсулинок. Здесь, в часовне, долгое время хранили фураж. Прежний хозяин, владелец наемных экипажей, продал дом вон той даме, видите…
Гиацинта показала на толстую брюнетку, которую Дюрталь приметил еще раньше.
— А эта дама замужем?
— Нет, это бывшая монахиня, которую когда-то совратил каноник Докр.
— А господа, что прячутся там, в темноте?
— Это сатанисты, один из них раньше был профессором медицины. У него дома молельня, где возносятся молитвы статуе Венеры Астарты, находящейся в алтаре.
— Надо же!
— Да, профессор уже пожилой, а молитвы демонам умножают его силы, которые он потом растрачивает с этими вот…
Гиацинта кивнула на служек.
— Неужели это правда?
— Я ничего не придумала, эту историю вы обнаружите в клерикальном журнале «Анналы святости». И хотя в статье было ясно указано на этого господина, он не осмелился подать на журнал в суд. — Гиацинта взглянула на Дюрталя. — Что с вами?
— Я… я задыхаюсь от этих смрадных курений.
— Ничего, скоро привыкнете.
— Но что дает такое зловоние?
— Рута, листья белены и дурмана, высушенный паслен и мирра. Эти ароматы доставляют радость нашему господину Сатане.
Она сказала это тем же чужим, отрешенно-безучастным голосом, которым временами заговаривала в постели.
Дюрталь присмотрелся к Гиацинте: мертвенно-бледная, она плотно сжимала бескровные губы и часто моргала.
— Вот он, — прошептала она вдруг, меж тем как женщины в часовне спешно преклонили колени.
Следом за служками вошел каноник, увенчанный алым колпаком, над которым возвышались два красных матерчатых бизоньих рога.
Дюрталь не сводил с него глаз, пока тот шествовал к алтарю. Каноник был высокого роста, но плохо сложен, с выпяченной грудью; лоб с огромными залысинами сразу, без малейшею намека на переносицу, переходил в прямой, грубо очерченный нос, подбородок и щеки заросли жесткой густой щетиной, какая бывает у часто бреющихся священников. Крупные, словно рубленные топором, черты лица были монументально неподвижны, близко посаженные глаза, напоминавшие маленькие черные яблочные косточки, как бы тлели изнутри. Весь зловещий облик этого человека источал какую-то черную, недобрую энергию, готовую сокрушить любые преграды, да и взгляд был ему под стать — твердый, неподвижный, необычайно жесткий, он совсем не походил на тот бегающий и лукавый, который ожидал увидеть Дюрталь.
Каноник торжественно склонился у алтаря, поднялся по ступеням и начал мессу.
Под священническими одеждами, как заметил Дюрталь, не было ничего, только голое тело. Над черными чулками то и дело белели ляжки, стянутые высоко пристегнутыми подвязками. Обычного покроя сутана была цвета запекшейся крови, а посередине — в треугольнике, вокруг которого пышно разрастались безвременник, можжевельник, барбарис, молочай, изображен выставивший вперед рога черный козел.
Докр преклонял колени, делал предписанные ритуалом поясные и земные поклоны. Коленопреклоненные служки хрустальными голосами выводили латинские песнопения, растягивая окончания слов.
— Да ведь это самая обычная месса, — шепнул Дюрталь госпоже Шантелув.
Она покачала головой. Действительно, в эту минуту служки зашли за алтарь и вынесли оттуда медные жаровни и кадила, которые стали раздавать присутствующим. Дым окутал женщин, некоторые из них, прильнув к жаровне, вдыхали полной грудью пьянящий аромат, после чего, издавая хриплые стоны, в изнеможении расстегивали свои платья.
Служба прервалась. Докр, пятясь, сошел со ступеней, на последней опустился на колени и резким пронзительным голосом воззвал:
— Повелитель оргий, дарующий преступные блага и ниспосылающий смертные грехи и великие пороки, мы поклоняемся тебе, Сатана, бог последовательный, бог справедливый! Преблагословенный сеятель ложного страха, к тебе прибегаем в убожестве наших слез. Ты печешься о чести семьи, извергая плод, зачатый в ослеплении страсти, ты спасаешь женщин от бремени материнства, и твое акушерское вмешательство избавляет от забот о будущем ребенке, от боли при родах, от мертворожденных детей!
Опора отчаявшемуся бедняку, подспорье поверженному во прах, это ты наделяешь их лицемерием, неблагодарностью, гордыней, дабы они могли защитить себя от нападок богатых и благополучных приспешников бога!
Ты повелеваешь презрением, ведешь счет унижениям, пестуешь застарелую ненависть, ты один способен извратить душу человека, сокрушенного несправедливостью, и подсказать ему мысль о мщении, о надежных способах совершить преступление. Ты подстрекаешь к убийству, даруешь неистовую радость от учиненного насилия, счастливое опьянение от принесенных страданий, от невинно пролитых слез.
Прибежище возмужалости, растлитель девственности, Сатана, ты не требуешь бессмысленных испытаний целомудрия, не восхваляешь безумия постов и праздности. Лишь ты один снисходишь к велениям плоти, приумножая их в бедных и корыстолюбивых семействах. По твоему благому наущению мать продает свою дочь, вводит в соблазн сына, ты поспешествуешь бесплодной отвергнутой любви, потворствуешь злым гениям, преступившим порог человеческого разума, ты — неприступный оплот безумия, кровавый Грааль насилия.
Властитель, твои верные слуги на коленях взывают к тебе, моля даровать им умопомрачительный экстаз таких преступлений, которые не привидятся правосудию даже в страшном сне. Они молят о посвящении в таинства такого великого колдовства, ковы которого неведомыми смертным путями сводят человека с ума. Да будут услышаны молитвы наши, и те простецы, что нас любят, и помогают нам, и молятся о нас, понесут суровое наказание. Наконец, они просят у тебя, князя мира сего, сына, отринутого отцом, славы, богатства, могущества.
Затем Докр поднялся, простер руки и возопил звонким злобным голосом:
— А ты, ты, которого я как священник заставлю, хочешь ты того или нет, сойти в эту облатку, воплотиться в этом хлебе, ты, Иисус, мастер подлога, присваивающий себе почести, похищающий любовь, слушай меня! С того самого дня, когда ты воспользовался утробой Девственницы, дабы явиться на свет, ты не исполнил своих обязательств, не сдержал обещаний. Люди столетиями в рыдании ожидали тебя, немой бог, бог-отступник. Ты должен был искупить страдания людей, но ты этого не сделал, ты должен был явиться во славе, но тебя одолел сон. Изыди же от нас и проповедуй тем легковерным, которые еще имеют глупость уповать на тебя: «Надейся, терпи, страдай, и врата Царствия Небесного отверзнутся пред тобой, а ангелы помогут душе твоей обрести жизнь вечную». Лжец! Ты прекрасно знаешь, что ангелы, которым опротивела твоя бездеятельность, давно отступились от тебя! Тебе предстояло быть восприемником наших жалоб, хранителем наших слез, тебе надлежало быть посредником между падшим человечеством и богом, а ты этого не сделал, побоялся, что подобное заступничество потревожит твой блаженный сон.
