Да, Мэйнваринг и юная леди полюбили друг друга всем сердцем, однако были вынуждены хранить это в полнейшем секрете. Как истинный квакер, Элиейзер Купер был убежденным пацифистом и вообще противником любого насилия, а потому он ни за что не разрешил бы любимой племяннице выйти замуж за представителя военной профессии. Да и вообще, если бы Люсинда вступила в брак с человеком, не являющимся квакером, то, согласно их правилам, она лишилась бы своего, принадлежащего ей по рождению права на членство в этой религиозной общине. Сама девушка, может, и пережила бы такую потерю, однако она глубоко уважала дядюшку и боялась пойти против его воли. Поэтому они с Мэйнварингом встречались тайком, и сколь сладки были для них эти украденные мгновения блаженства. А еще Люсинда, по просьбе своего возлюбленного, также тайно позировала миссис Грегори. Художница создала миниатюрный портрет, который лейтенант вставил в золотой медальон и носил на груди рядом с сердцем, получая кроткое и сентиментальное удовольствие от созерцания время от времени дорогого лица.
В апреле 1820 года Мэйнваринг получил предписание прибыть в Вашингтон. Осенью предыдущего года пираты, бесчинствовавшие в Вест-Индии, и в особенности капитан Джек Скарфилд, проявляли небывалую активность. Им приписывали исчезновение пакетбота «Марблхэд», о котором после того, как судно отплыло из Чарлстона, что в Южной Каролине, более не слыхивали. Кроме того, Скарфилд ограбил и сжег у побережья Джорджии еще два каботажных судна, и правительство наконец-то осознало необходимость принять действенные меры, чтобы обуздать морских разбойников и обезопасить воды Вест-Индии.
Мэйнварингу приказали принять командование над «Янки» — быстроходным, тяжеловооруженным военным бригом с малой осадкой — и курсировать подле Багамских островов с целью захвата и уничтожения всех обнаруженных там пиратских кораблей.
По дороге из Вашингтона в Нью-Йорк, где «Янки» ждал своего нового капитана, Мэйнваринг остановился в Филадельфии, дабы попрощаться с друзьями, которых у него в этом городе было множество. Разумеется, он нанес визит и в дом Куперов. Дело было в воскресенье. Весна выдалась ранняя, и погода в тот день была особенно славной, едва ли не по-летнему теплой. Яблони уже стояли в цвету и наполняли воздух своим благоуханием. Пели птицы, вовсю гудели пчелы, и все вокруг было залито теплым солнечным светом, навевавшим умиротворение.
Элиейзер Купер как раз накануне вернулся из необычайно удачного плавания к острову Антигуа. Мэйнваринг застал всю семью расположившейся под пока еще нераспустившимся каштаном. Хозяин дома покуривал длинную глиняную трубку и лениво листал последний выпуск «Нэшнл газетт». Он с величайшим интересом выслушал рассказ Мэйнваринга о его новом назначении. Сам капитан немало знал о пиратах и, вопреки обыкновению, необычайно оживился и принялся рассуждать о морских разбойниках, в том числе и о неуловимом капитане Скарфилде, который, судя по всему, особенно его интересовал.
К немалому удивлению Мэйнваринга, старый квакер выступил в роли защитника пиратов и провозгласил, что они далеко не так порочны, как это принято считать. Он также заявил, что очень хорошо знает некоторых флибустьеров и что в большинстве своем они всего лишь несчастные, сбившиеся с пути истинного бедолаги, не выдержавшие искушения каперством, которое, между прочим, было разрешено правительством в минувшую войну. Купер не отрицал, что капитан Скарфилд и впрямь совершил множество гнусных злодеяний, однако подчеркнул при этом, что на счету сего пирата немало и великодушных дел. Но мир их даже не замечает: все толкуют лишь о зле, которое он причинил. Да, Скарфилд действительно позволил своей команде разыграть в карты жену и дочь шкипера «Северной розы», но никто из его обвинителей почему-то не спешит поведать, как он, рискуя жизнями членов команды и своей собственной, пришел на выручку «Галифаксу», когда обнаружил шхуну дрейфующей, поскольку весь ее экипаж заболел желтой лихорадкой. Увы, пиратам адвокаты не полагаются, а потому некому рассказать, как Скарфилд со своей шайкой привел корабль почти прямиком в безопасные воды Кингстонской гавани. Да, Скарфилда справедливо обвиняют в том, что он привязал шкипера «Балтиморской красавицы» обнаженным к фок-мачте его же собственного брига и разрешил своим головорезам, к тому времени уже изрядно напившимся, бросаться бутылками в беспомощного пленника, который в ту же ночь скончался от полученных ранений. Сей поступок, несомненно, заслуживает осуждения, но вот кто воздаст капитану пиратов хвалу за то, что он с риском для жизни, под самым носом у властей, после великого урагана 1818 года доставил на остров Белла-Виста купленный в заливе Тампа Бэй, заметьте, на свои собственные средства груз продовольствия? Скарфилд тогда с большим трудом ушел от погони: его двое суток преследовал британский фрегат «Церера», капитан которого, доведись ему настигнуть пиратов, немедленно вздернул бы несчастного на нок-рее, несмотря на то что он в тот раз занимался благотворительностью.
Лейтенант с удивлением смотрел на своего собеседника: ну ни дать ни взять защитник, который выступает с речью в суде. По мере повествования он все более оживлялся и распалялся. Трубка старого морского волка погасла, а на его впалых, землистого цвета щеках проступил лихорадочный румянец. Просто поразительно, что всегда крайне миролюбивый квакерский проповедник сейчас с такой горячностью защищал Джека Скарфилда, столь печально знаменитого, кровожадного и беспощадного головореза. А уж в такой славный весенний день, да еще на фоне пасторального пейзажа вся эта прочувствованная речь и вовсе представлялась совершенно неуместной. Но старый квакерский шкипер все говорил и говорил, не давая лейтенанту вставить слова, до тех пор, пока теплое солнце не склонилось к западу и день не начал угасать.
В тот вечер Мэйнваринг остался в доме своих друзей на ужин, и к тому времени, когда он прощался с Люсиндой Фэрбенкс, уже сгустились сумерки, а в небе воссияла чистая полная луна, которая обволокла своим мертвенно-бледным, каким-то потусторонним светом старый дом, цветущие яблони, лужайку и сверкавшую внизу реку. В который уже раз лейтенант попросил у возлюбленной позволения рассказать ее дядюшке и тетушке о том, что они давно любят друг друга. Кто знает, а вдруг старики все-таки дадут свое согласие на брак? Но Люсинда, как всегда, была непреклонна. Зачем зря рисковать? Они вполне счастливы и так. Не дай бог дядя, узнав обо всем, рассердится и запретит им встречаться. Гораздо разумнее подождать: может, через некоторое время все образуется само собой. Люсинда говорила с ним так нежно и ласково, да к тому же была так явно огорчена предстоящей разлукой, что у Мэйнваринга не хватило духу настаивать. И в то же время его охватило настоящее отчаяние: пора уже было уходить, так и не добившись права называть любимую перед всем миром своей. Сколько времени пройдет, прежде чем они увидятся вновь, — год, два?
С трудом сдерживая свои чувства, лейтенант прощался с хозяином дома и его женой. Он все еще ощущал нежные объятия Люсинды, вкус ее мягких бархатных губ. Как долго они еще будут прятаться, словно преступники? Лейтенант чувствовал себя трусом: нет, надо было все-таки решительно объясниться с капитаном Купером.
А следующее утро началось с моросящего дождя: от прекрасной весенней погоды, что стояла накануне, не осталось и следа. Да и настроение у Мэйнваринга тоже было далеко не радужным. Но он был офицером и отправился выполнять свой долг. Сидя в одиночестве в карете, которая мчала его в Нью-Йорк, среди запотевших окон да пустых кожаных сидений, лейтенант вытаскивал из-под рубашки маленький овальный портрет и подолгу, сосредоточенно, с какой-то грустной радостью вглядывался в изображение: милое невинное личико, ярко-голубые глаза и алые губы, тронутые улыбкой.
