— О, этого не стоит опасаться, — с надрывом провозгласил Купер, — не стоит! Я скажу тебе, где Скарфилд, и приведу его к тебе весьма и весьма скоро! — И он ударил кулаком по раскрытому журналу.
В пылу все нараставшего возбуждения зеленые глаза квакера так и сверкали в свете фонаря, а пот теперь уже градом катил по лицу, и одна капелька словно драгоценный камень переливалась на кончике его острого носа. Он шагнул к Мэйнварингу и склонился над ним, и было в его поведении нечто столь странное и зловещее, что лейтенант невольно отшатнулся.
— Капитан Скарфилд послал кое-что вам, — почти прохрипел Элиейзер, — кое-что, что несомненно удивит вас, лейтенант. — Мэйнваринг заметил, что его собеседник перешел с принятого у квакеров обращения «ты» на церемонное «вы», и это удивило его еще больше.
Произнося последнюю фразу, Элиейзер одновременно шарил в кармане своего длиннополого серого кителя и наконец извлек оттуда какой-то предмет, сверкнувший в свете фонаря.
В следующий миг прямо в лицо Мэйнварингу уперлось дуло пистолета.
Мгновение царила тишина, и затем Элиейзер Купер сдавленным голосом провозгласил:
— Я — тот самый человек, которого ты ищешь!
Все произошло столь быстро и неожиданно, что какое-то время командир «Янки» сидел подобно каменному изваянию. Разразись сейчас небеса громом и сверкни молния прямо у его ног, даже тогда он не был бы более ошарашен. Лейтенанту казалось, будто он увяз в каком-то жутком кошмаре и разглядывает сквозь пелену невозможности очертания такого знакомого и всегда спокойного лица, теперь словно вывернувшегося наизнанку и превратившегося в личину сущего демона. Пепельно-белую физиономию Купера искажала дьявольская усмешка. В свете фонаря сверкали зубы. Сквозь черные тени, отбрасываемые судорожно нахмуренными бровями, горели злобные зеленые глаза, как у дикого загнанного зверя. Вскоре Купер вновь заговорил сдавленным голосом:
— Я — Джон Скарфилд! Посмотри же на меня, коли хочешь увидеть неуловимого пирата!
И опять воцарилась тишина, сквозь которую до Мэйнваринга донеслось громкое тиканье часов, висевших на переборке. Потом его ночной гость продолжил:
— Собирался выгнать меня из Вест-Индии, да? Черт тебя подери! Ну и чего ты добился? Ты угодил в свой собственный капкан и ой как повизжишь, прежде чем выберешься из него! Имей в виду, Джеймс Мэйнваринг, если ты сейчас произнесешь хоть слово или пошевельнешься, я мигом размажу твои мозги по стенке! Слушайся меня, или ты покойник. Немедленно прикажи, чтобы моего помощника и боцмана провели сюда, в каюту, да поторопись, ибо палец мой на крючке, и мне достаточно одного лишь движения, чтобы заткнуть тебя навеки!
Когда Мэйнваринг впоследствии вспоминал все это, то и сам поражался, насколько быстро ему удалось оправиться от изначального шока и восстановить самообладание. Пират еще не закончил говорить, а мозг его уже работал с замечательной ясностью, мысли крутились в голове с такой потрясающей живостью, каковую прежде он никогда не испытывал. Он осознавал, что стоит ему шевельнуться в попытке бегства или же позвать на помощь, и он тут же умрет, ибо дуло пистолета с непоколебимостью скалы было направлено прямо ему в лоб. Если бы Мэйнварингу удалось хоть на миг отвлечь противника, то у него появился бы шанс уцелеть. И тут его словно вдруг озарило: нужно, чтобы враг ненадолго отвел свой беспощадный взгляд. Лейтенант немедленно перешел к действиям, издав громкий вопль, чуть ли не оглушивший его самого:
— Бей, боцман! Ну, живее!
Захваченный врасплох и, несомненно, решив, что за спиной у него стоит еще один противник, пират с быстротой молнии обернулся, наведя пистолет на пустую обшивку. Тут же разгадав хитрость противника, он так же стремительно развернулся назад. На эти движения ему понадобилось всего несколько секунд, однако Мэйнварингу этого оказалось достаточно, чтобы спасти свою жизнь. Когда пират отвел дуло пистолета, лейтенант прыгнул на него. В следующее мгновение Мэйнваринг увидел яркую вспышку и услышал оглушительный грохот, словно расколовший его мозг. Сперва в горячке боя лейтенант решил было, что он ранен, но потом понял, что пират промахнулся. Он отчаянно схватил врага и неистово ударил его об угол стола. Купер издал странный, какой-то клокочущий звук, и оба рухнули на пол, причем Мэйнваринг оказался сверху. Выбитый пистолет с грохотом стукнулся о пол. Но, даже падая, лейтенант громовым голосом успел выкрикнуть приказ:
— Всем отражать абордаж! — И снова: — Всем отражать абордаж!
Даже поверженный на пол и ушибленный столом, пират продолжал отбиваться с яростью сорока бесов, и вскоре перед глазами Мэйнваринга блеснул длинный острый нож, который негодяй неизвестно откуда извлек. Лейтенант схватил его за запястье, но мускулы у врага оказались словно стальные. Схватка продолжалась в полнейшей тишине. Снова и снова в Мэйнваринга вонзался нож — сначала в руку, затем в плечо, а потом в шею. Он почувствовал, что начинает потихоньку истекать кровью, и в отчаянии огляделся по сторонам. Рядом на полу лежал пистолет. Удерживая запястье врага, насколько хватало сил, Мэйнваринг схватил разряженное оружие и дважды ударил рукояткой по лысому узкому черепу пирата. Затем, собрав все силы, он нанес третий, последний удар, после которого увидел, что в неистовой конвульсии боли напряженные мускулы противника расслабились и обмякли. Битва была выиграна.
На протяжении всей борьбы до слуха лейтенанта доносились крики, топот ног и выстрелы, и даже во время смертельного поединка его не оставляла мысль, что «Янки» подвергся нападению пиратов. Почувствовав, что сопротивляющийся враг под ним затих, Мэйнваринг вскочил, схватил саблю, которая так и лежала на столе, и бросился на палубу, оставив на полу тело корчившегося в конвульсиях Купера.
«Мэйнваринг дважды ударил рукояткой по лысому узкому черепу пирата».
Он мысленно похвалил себя за то, что предусмотрительно усилил караул и приготовился к любым неожиданностям: в противном случае «Янки», несомненно, был бы захвачен флибустьерами. Однако, даже несмотря на все принятые меры предосторожности, атака оказалась столь ошеломительной, что пиратам, подкравшимся к кораблю на большом вельботе, не только удалось занять плацдарм на палубе, но и какое-то время даже казалось, что у них получится загнать команду брига в трюм.
Но когда залитый кровью Мэйнваринг выскочил на палубу, пираты тут же сообразили, что их капитан наверняка повержен, и озаботились спасением собственных шкур. Парочка флибустьеров немедленно выпрыгнула за борт, а уж когда один из корсаров, судя по всему, помощник капитана Скарфилда, упал замертво, сраженный пистолетным выстрелом, тут уж в мгновение ока началось паническое отступление. В тусклом свете фонарей виднелись отчаянно мечущиеся фигуры, а снизу доносились всплески воды.
Команда «Янки» продолжала стрелять по поблескивающим волнам, однако в темноте было невозможно сказать, сколько выстрелов попало в цель.
4
Знаменитый пиратский капитан умер не сразу. Он продержался еще три-четыре дня, пребывая то в полузабытьи, то в бреду, так ни разу и не придя в сознание. И все то время, что пират отходил в мир иной, мулатка, с которой он сожительствовал в этой половине своей удивительной двойной жизни, ухаживала за ним с необычайной нежностью и заботливостью. Раздвоенность сия отражалась и в метаниях разума умирающего. Иногда он выглядел спокойным, невозмутимым, замкнутым человеком, достойным членом христианской общины — словом, таким, каким его и знали друзья и родные в далекой Филадельфии. В другой же раз одерживала верх низменная часть его натуры: она вырывалась наружу подобно дикому зверю, неистовому, клацающему зубами хищнику. Только что умирающий довольно гладко и ясно рассуждал в бреду о вполне мирных вещах, а уже в следующую минуту вдруг разражался богохульствами и яростно ревел.
