Самим собой он тоже был не слишком доволен. Правда, нельзя сказать, что он сплоховал при этой неожиданной и очень серьезной неприятности. Но то, что она так потрясла его и расстроила, было явно плохо. Испытывать сострадание к Жюли, скорбеть о ней — это да, это правильно; но позволять ее несчастью окрашивать в мрачные тона все его мысли и чувства — это не годится, это слабость. Человек, по-настоящему сильный морально, никогда бы не допустил, чтобы какой-либо удар, даже самый неожиданный и отвратительный, отдалил его от Марты. Неприятная и унизительная мысль.
Он начал понимать, что одно дело — здраво и трезво смотреть на жизнь, и совсем другое — не теряться при столкновениях с действительностью. Мысль, что в этом деле он, презираемый всеми, оказался нрав, а его безапелляционные родственники не правы, не могла утешить его и скорее действовала в обратном смысле. Не было ничего лестного даже в том, как внезапно изменила о нем мнение Жюли. Всякая утопающая сестрица цепляется за своего доброго братца. Реальной победой было бы единственное, если бы у него хватило мужества и воли предотвратить катастрофу.
Причудливое сравнение пришло Крису на ум. Он уподобил себя математику-теоретику, который на бумаге смыслит кое-что в баллистике, знает формулу траектории пули, может начертить кривую ее полета и в точности определить ее ударную силу при заданном расстоянии. Но если бы случайно этот кабинетный ученый очутился на пути той пули, которая ведет себя в точности так, как он сам предсказывал, кто был бы более удивлен, более ошарашен, более в буквальном смысле выведен из равновесия, чем этот ученый? «В довершение всего, — угрюмо подумал Крис, — недостает одного: чтобы пуля, сразившая Жюли, рикошетом попала в меня. Ах, только бы она не покончила с собой! Об этой возможности я ведь и не подумал…»
Пять
Поэты не один раз воспели сон, и они, конечно, правы, при условии, если спящий молод. Во всяком случае, после долгого сна и завтрака, который, конечно, был бы отвергнут всеми более преуспевающими гражданами из Сити или Вестминстера, но который он съел с удовольствием, Крис почувствовал себя гораздо лучше. Правда, он еще не оправился от удара, нанесенного ему историей с Жюли, этим внезапным, жестким и практическим напоминанием о слепой враждебности окружающей среды к неосмотрительным или попросту неудачливым людям; или, как он предпочел бы сам это выразить, — деятельность желез внутренней секреции, нарушенная психическим шоком, только-только начинала входить в норму. Но он постепенно преодолевал свой малодушный ужас, и солнце, если бы оно стало видимым в лондонском Сохо, теперь не показалось бы ему призраком. Но появление солнца в это время года в Лондоне было бы слишком большим чудом.
Крис намеревался совершить в это утро длинную прогулку, исходя из теории, что свежий воздух поможет ему избавиться хотя бы от части раздражающих химических веществ, выделяемых чересчур старательными железами внутренней секреции; кроме того, он говорил себе, что умеренные физические упражнения никогда не принесут вреда. Но так как с Атлантического океана продолжал дуть холодный и настойчивый ветер с моросящим дождем и так как он чувствовал себя менее расстроенным, чем можно было бы ожидать, он вместо этого с ожесточением набросился на книги. Приятно было думать, что теперь все самое тяжелое осталось позади и что через день-два он вернется к привычному ритму жизни. Когда он время от времени останавливался, давая себе отдых от умственного сосредоточения, воображение развлекало его картинками предстоящего путешествия с мистером Чепстоном и более соблазнительными виньетками будущих встреч с Мартой.
Во время одного из этих кратких, но очень приятных перерывов дверь без предварительного стука открылась и в комнату вошла дочь квартирохозяйки — хилая забитая девчонка, производившая чрезмерно много шума в минуты горя, разочарования и гнева.
— Вот, пожалуйста, вам телеграмма, — выпалила она скороговоркой, точно отвечая урок. — И если хотите послать ответ, поторопитесь, почтальон ждет.
Думая, что это может быть телеграмма от Марты, Крис нетерпеливо разорвал наклейку и прочел в полном изумлении:
«Отец серьезно болен приезжай немедленно Мать».
В первое мгновение Крис забыл об ожидающем почтальоне: он сидел, уставясь на телеграмму. Что это означает? Что он может сделать, даже если его отец в самом деле болен? Неужели они не смогли сообразить вызвать врача и без Криса?
— Послушайте… — сказала девчонка.
— Спасибо, спасибо, — поспешно сказал Крис. — Скажи почтальону, ответа не будет.
Он уткнулся подбородком в ладонь и искоса взглянул на распечатанную телеграмму, точно надеясь, что если посмотреть на нее сбоку, то откроются скрывающиеся за ней интриги и махинации. Чего ради они так настоятельно вызывают его домой? После истории с парализованной рукой Крис относился с вполне понятным скептицизмом к отцовским болезням. Очевидно, таким образом надеялись заманить его, Криса, в родительский дом. Но зачем? Может быть, они узнали о Марте? Тут он вспомнил свое гневное, возмущенное письмо. Очень мило: вместо того, чтобы немедленно ехать в Лондон и помочь бедной девочке, они предлагают ему мчаться к ним, как какому-то мальчишке-рассыльному, и удовлетворять их нездоровое любопытство ужасными подробностями. Большое спасибо. Возможно, они даже не поверили его письму и теперь мечтают расправиться с ним, организовав целую серию душераздирающих сцен. Он заранее представлял их себе во всех подробностях.
Он решил не отвечать и попытался изгнать все это дело из области реального, засунув телеграмму в карман и вернувшись к книге. Но вернуться к книге было не так-то просто. Какие-то несговорчивые и недисциплинированные мозговые клетки никак не соглашались отделаться от сомнений. А вдруг телеграмма соответствует действительности? А вдруг отец в самом деле болен? Насколько серьезно? Во всяком случае, что тут может сделать Крис? Написать в Британскую ассоциацию врачей?
Он с нетерпением вскочил со стула и направился к двери, которая, точно он нажал на какую-то потайную пружину, беззвучно раскрылась раньше, чем он подошел к ней. Снова хозяйская девчонка, и опять с телеграммой. Все еще не веря, что случилось нечто серьезное, Крис быстро вскрыл ее, наполовину тревожась, наполовину досадуя на эту, казалось ему, излишнюю назойливость. Он прочел:
«Отец скоропостижно умер вчера вечером ты необходим здесь немедленно телеграфируй время прибытия Мать».
В конверт был вложен бланк оплаченного ответа, соскользнувший на пол.
Крис схватился за голову и отшатнулся, точно стукнувшись обо что-то в темноте. «Смерть — страшная вещь» зачем-то всплыли в его памяти слова. Неужели это правда? Должно быть, правда. Ни один человек, даже самый бессовестный, не станет давать зря такую телеграмму.
— Ответ будет? — в третий раз повторила девчонка, но Крис услышал ее впервые.
— Да. Одну минуту, — сказал он совершенно спокойно, но с сознанием, что принимает участие в каком-то кошмаре, тем более ужасном, что он происходит наяву. Раскаиваясь в том, что теперь казалось ему недостойным подозрением, Крис поспешно нацарапал ответ:
