Поэтому было совершенно чудовищно и очень нечестно со стороны судьбы, что после двадцати пяти лет «удачного замужества» его единственная компенсация была утрачена, и Нелл Хейлин снова очутилась в неприятном мире просроченных закладных, исполнительных листов и чеков, возвращаемых с надписью «приостановить уплату». Нельзя сказать, чтобы Фрэнк был расточителен. Но деньги плыли у него из рук. И у него была бессмысленная привычка верить в биржевые сведения, которые он слышал в клубе, — привычка, обходившаяся гораздо дороже, чем множество заурядных пороков. Его последним подвигом и непосредственной причиной теперешней катастрофы было финансирование какого-то идиотского «изобретения», лансированною мошенниками-спекулянтами. Запоздалое открытие, что вся эта история — блеф, была для Фрэнка тем, что в его семье иносказательно именовалось «ударом».
Встретил ли Фрэнк этот удар со стойкостью, приличествующей офицеру и джентльмену? Пользуясь методом, заслуживающим широкого признания, он свалил свое моральное бессилие разрешить создавшееся положение на физическую беспомощность; и слег в постель, требуя тишины и покоя и предоставив Нелл расхлебывать кашу. Старуха и расхлебывала ее, проявляя при этом удивительное сочетание находчивости, хитрости, бесстыдной расчетливости и слезливой сентиментальности.
В одном отношении она была совершенно такой же, как Фрэнк: намерения у нее были хорошие. Но ее хорошие намерения сводились к тому, что считала хорошим она сама — не Жюльетта, не Крис и не здравый смысл. Тем не менее она спала мирно, в полной уверенности, что планы ее превосходны. Жюльетте, Крису и Фрэнку, Гвен и Джеральду, Ронни и Анне нужно только подчиниться ее воле и поступать так, как придумала она, — и все будет хорошо. Не столько для них, правда, сколько для нее.
Здесь гении-хранители семейного очага могут остановиться в благоговении, спрашивая себя: не была ли воля к власти старого мясника всего лишь дряхлой колымагой по сравнению с той энергией динамо, которую развивала старуха, когда-то обливавшаяся слезами при чтении сентиментального романа.
Четыре
Через несколько дней Крис писал в колледж своему другу Джоффри Хоуду:
«Дорогой Хоуд!
Я обещал написать вам, что происходит здесь, но на самом деле я пишу главным образом для того, чтобы испытать ощущение того, что разговариваю со здравомыслящим человеком. Зачем мудрецы Святого Духа учили нас преклоняться перед Разумом, когда человек — такое безрассудное животное?
Я вернулся к своему блудному семейству, готовый ради них отдать на заклание упитанного тельца (то есть самого себя); но мне следовало бы захватить с собой отряд психологов и этиологов. Без подобных специалистов, которые могли бы объяснить мне, в чем дело, я теряюсь и не знаю даже, с чего начать. Жаль, что сюда нельзя залучить ученых вроде Риверса и Малиновского. Я все больше и больше убеждаюсь, что этнографические исследования нужно начинать с собственного дома.
Здесь полный хаос, кавардак и неразбериха. Были сцены — ах, ну и сцены! — столь же мучительные, сколь нелепые. Я пребываю в состоянии какой-то никчемности и стыда. Мой отец без долгих разговоров слег в постель. Мать лепечет что-то о грядущей таинственной манне небесной, — какой, откуда, когда? — а пока что лихорадочно шьет дамское белье совместно с моей сестрой и миссис Мильфесс. Ни по поводу болезни отца, ни по поводу его дел не предпринимается ровно ничего.
Моя сестра готовится выйти замуж за человека по имени Джеральд Хартман. Он богатый баронет и всегда напоминает мне одного из тех играющих на повышение дельцов, о которых читаешь в биржевой хронике. Он разводит борзых для охоты, разъезжает на невероятно мощных гоночных машинах, и ему ничего не стоит отправиться в Африку на аэроплане ради охоты на диких зверей. Он толст, и ему сильно за сорок; в общем, это один из оставшихся в живых благородных представителей поколения великой войны.
Жюли выходит за него замуж из-за денег, поощряемая и подстрекаемая своими дальновидными родителями. Разве только ревность „юного самца“ заставляет меня чувствовать, что ее замужество — чудовищный шаг? Я уверен, что на самом деле ей хотелось выйти замуж за одного здешнего приятного и неглупого юношу, но, так как он работает в качестве зубного врача, и притом без всяких средств, он, конечно, для нас табу. Все это окутано туманом романтических претензий. На этот брак смотрят как на проявление каких-то сладеньких последиккенсовских сантиментов, тогда как всем ясно, что это всего лишь экономическая сделка. Помните, как мы спорили по поводу утверждения Бриффо, что брак первоначально имел чисто экономическое значение? Вот лишнее доказательство его правоты!
Я спрашиваю себя: действительно ли хочет моя сестра быть дорогой содержанкой, или она воображает, что приносит себя в жертву? Вероятно, то и другое.
Во всем этом моя роль — неизвестная величина X, которая, по-видимому, равна нулю. В ответ на разумные вопросы я получаю только таинственные намеки. Непосредственной целью, ради которой была погублена моя академическая карьера, является, по-видимому, то, что я повезу приданое Жюли в Лондон и буду свидетелем законного скрепления этой любовной сделки.
Во всяком случае, мне приказано сейчас же по возвращении сэра Дж. из Восточной Африки отправляться в Лондон с сестрой и жить там у миссис Мильфесс. Мать остается здесь ухаживать за отцом, но приедет на свадьбу. Оцените всю красоту этого плана! Сэру Дж. не дают приехать сюда и прослышать о „несчастии“ от местных кумушек. В случае, если сэр Дж. вздумает задавать вопросы, болезнь отца — великолепное алиби. Единственный человек в Лондоне, который мог бы рассказать обо всем, это миссис Мильфесс; а она, по словам матери, чиста как голубица и нема как рыба.
Должен ли я что-нибудь предпринять, и если да, то что именно?
Как это ни странно, Гвен (миссис Мильфесс) — единственный человек из всей этой компании, который снисходит до общения со мной. Она довольно привлекательна: одна из тех чувствительных кудрявых пепельных блондинок, которые могут быть кем угодно, от обнищавших герцогинь до состоятельных машинисток. Она берет меня на прогулки, точно я домашняя собачка, и изливает мне свою душу.
Она рассказывает мне, что ее брак был „детской ошибкой“, она вышла замуж за человека гораздо старше себя, „это замужество, по правде говоря, не было настоящим замужеством, он был мне все равно что отец“. Почему это женщины выходят замуж за подставных отцов, а после проливают слезы по этому поводу? И потом, следует ли понимать это буквально? Ума у нее немного, но она, по-видимому, готова пополнять свое образование. Жалуется на свое „одиночество“; оно служит для нее предлогом, когда она прерывает мои занятия. Должен сказать, что она мне скорее нравится.
Однако же, если перейти к серьезным делам, ясно, единственный выход для меня — это уехать отсюда. Но как? Ведь денег у меня нет. Нет нужды говорить мне, что „при разумном общественном строе жизнь интеллектуального труженика будет организована правильно и ему будет оказываться денежная поддержка“. Возможно, но это, даже если и верно, не утешение. В ожидании, пока утопия станет реальностью, мне нужна работа. Работа мне понадобится даже в утопическом обществе. А пока в нашем обществе, где царствует хаос, мне нужно получить любую работу на то время, пока я буду пытаться получить ту, которая мне больше всего подходит. Просто и ясно!
