Размышляя таким манером, он вознесся в собственных глазах так, что выше некуда: сравнил себя с Сатаной, нашел, что он выше этого архангела, остался очень собою доволен и подумал, что Господь определил ему место у каната затем, чтобы испытать души тех, кто захочет на нем сплясать. Как странно, добавил он, обратив суровый взор на то, что происходило у ног его, как странно, что в эту толпу добродушных простолюдинов затесались надменный хорват и ученый святоша, но вот ведь и они тоже с таким трудом карабкаются вверх по краям низины, вот их уже обогнал жадюга-ломовик, а сзади плетется мэтр Иов и за ним четверо его помощников, словно глупые суденышки, которые волокут на буксире. Возымей они храбрость подойти сюда, уж я бы с ними поговорил как положено!
Сказав это, он с угрожающим видом подбоченился, подкрутил кончики усов, вдруг выросших у него из рыжеватой щетины, и раздул на полфута вперед обычно никому не заметные четыре волоска своей бороденки.
VI
Скоро ломовик вскарабкался к самому канату и оказался рядом с Хендриком.
Несомненно, он видел его таким, каким тот воображал себя сам.
— Таинственный призрак, — произнес он, — кто бы ты ни был, ангел или демон, удостой меня ответом. Можно ли танцевать на этом канате?
Услышав, как его назвали призраком и демоном, Хендрик немедленно смягчился и суровым голосом ответил: «Ты можешь».
Тогда ломовик вступил на канат, и Хендрик смотрел, как он приплясывает на нем, стараясь изо всех сил, и слышал, как он говорил:
— Я честный, очень честный, я самый честный человек на свете.
И простаки внизу хлопали в ладоши.
— Как бы хорошо было стать ростовщиком, — бормотал он себе под нос, — стану давать деньги под еженедельный процент, с бедняками буду суров, любого без жалости раздавлю, зато уж ни у кого ничего не украду, никого никогда не убью, а радоваться буду так, чтобы никто не видел меня.
И простые люди, видя, как хорошо он пляшет, и не слыша ни слова из всего, что он говорил, хлопали в ладоши от всего сердца. Этакому добряку золотые и серебряные монеты насыпали со всех сторон.
Он выделывал трудные коленца, и притом без балансира. А когда закончил такую удачную пляску — разжирел, выкатил брюшко, предстал богато одетым и, усевшись на канат, подсчитал свои деньги. Их набралось много.
А добрые люди хлопали в ладоши и махали ему снизу, крича: «Счастья тебе, честный человек!»
«О простодушные, — сказал про себя Хендрик, — какие же вы глупцы!»
VII
Подошел капуцин, и Хендрик заговорил с ним.
— Чего ты желаешь? — спросил, он.
— Ответь сперва-сам, — сказал капуцин. — Кто ты? Откуда явился? Чего хочешь?
— Я дух твой; явился из ада и замышляю против тебя недоброе.
— Что значит этот канат?
— Ты знаешь не хуже меня, что, хорошо сплясав на нем, можно получить духовный сан, стать настоятелем собора, папским нунцием, а то и иметь право носить папскую тиару. Сможешь ты пристрелить лошадь, чтобы сесть на трон святого Петра? Нет. А убить человека, чтобы стать Святой Троицей и царить в небесах? Тоже нет. Д между тем в человеке-то поменьше крови, чем в лошади. А умертвишь ли ты целый народ, чтобы не иссякли твои бенефиции? Не слышу ответа.
— Что за преступление совершил я, что должен выслушивать такие вопросы?
— Никакого, помимо того, что было совершено тобою в мыслях.
— Если бы ты мог читать книгу моей совести.
— Твоей совести! Она точно такая же, как у всех властолюбцев. Эго темный чулан с дверью всегда приотворенной, чтобы все пороки могли, едва наступит ночь, входить туда в войлочных туфлях. Каждый из них убивает обличающую его добродетель, а потом все прикидываются спящими до того мгновения, когда хозяину придет в них нужда, вот тогда они скажут: мы здесь.
— Да простит тебе Господь эти оскорбительные речи.
— А Ему тут нечего делать. Я мрачный дух, призрак, явившийся из адских глубин; я есть преступление, я есть зло, и это я натянул здесь канат, чтобы заставить тебя, сплясать на нем.
Бог — там, внизу, Он живет среди детей и добрых простаков, а здесь зло: выбирай немедля, плясать тебе или падать вниз.
— Ты задумал обмануть меня, — ответил капуцин, — я буду плясать.
Прекрасным был этот танец, танец торжественный и тяжелый. В нем не хватало изящных антраша, зато все движения были сладчайшими, точно он отпускал грехи.
Глядя на этот боговдохновенный танец, добрые женщины прослезились в низине. А капуцин, танцуя, часто вставал на колени, и молился, и плакал, и бросал в толпу листочки с молитвами, и святые четки, и освященные хлебы, и брызгал святой водою. А снизу к нему возносились золотые монеты, которые вовсе не были освященными, и почести и славословия, какие оказывают людям не от мира сего, а он принимал все это во имя того несчастного страдальца, что умер за всех нас на кресте.
Хендрик смотрел, как он сперва переодевался из коричневого одеяния в черное, потом из черного — в фиолетовое, а из фиолетового — в ярко-алое, а ярко-алое сменил на белое, и вот ему надевают на голову самые разные уборы, и последний из них выглядел на нем особенно нелепо.
И простые сердцем хлопали в ладоши, а он исподтишка посмеивался над ними, когда Хендрик снова повторил:
— О простодушные, какие же вы глупцы!
VIII
— Ну, — сказал Хендрик, — вот наконец идет и этот надменный хорват; из каких краев ты прибыл? — только и спросил он.
— Из тех, над которыми мог бы властвовать.
— Кто призывает тебя?
— Белый человек.
— Почему же ты свернул с пути?
— Он слишком узок.
— Чего же надо тебе?
— Весь мир.
— А потом?
— Всего, что есть еще, кроме него.
— Ты счастлив?
— Я не стремлюсь быть счастливым.
— Ты когда-нибудь смеешься?
— Улыбаюсь уголками губ.
— Поешь песни?
— Никогда.
— Несчастный властолюбец! Так ты желаешь себе корону, не так ли?
— Это мое дело.
— Что думаешь ты о людях?
— Они стоят того, чтобы ими попользоваться.
— Ты готов причинить им множество бед, чтобы возвыситься самому?
— Постараюсь поменьше, но столько, сколько потребуется.
— Например, истребить сю тысяч, миллион?
— Я уже ответил тебе.
— Люди возненавидят тебя?
— Они будут меня боготворить.
