— Ну так как же, Джин? — вдруг спросил Джим Триветт. — Договорились? В субботу?
— Ладно! — сказал Юджин.
Когда он ушел, они обменялись алчными улыбками — ублаготворенные развратители целомудрия.
— Пф! — сказал Том Грант. — Так поступать нехорошо. Ты сбиваешь мальчика с пути.
— Это ему не повредит, — сказал Джим Триветт. — Это будет ему полезно.
Он с ухмылкой утер рот тыльной стороной ладони.
— Погоди-ка! — прошептал Джим Триветт. — Кажется, здесь.
Они удалились от центра унылого табачного городка. Четверть часа они быстро шагали по серым осенним улицам, спустились с длинного, изборожденного колеями холма мимо редеющей убогости ветхих лачуг и оказались почти на окраине. До рождества оставалось три недели. Туманный воздух был исполнен холодной угрозы. Угрюмую тишину прерывали только далекие слабые звуки. Они свернули на узкую немощеную дорогу, по обеим сторонам которой были разбросаны негритянские хижины и лачуги белых бедняков. Это был мир рахита. Фонарей не было. Их ноги сухо шуршали опавшими листьями.
Они остановились перед двухэтажным дощатым домом. За опущенными желтыми шторами тускло горела лампа, сея мутную золотую пыльцу в дымный воздух.
— Погоди, — сказал Джим Триветт шепотом. — Я сейчас узнаю.
Они услышали шаркающие по листьям шаги. Через секунду откуда-то вынырнул негр.
— Здорово, Джон, — сказал Джим Триветт еле слышно.
— Добрый вечер, хозяин! — ответил негр устало, но тем же тоном.
— Мы ищем дом Лили Джонс, — сказал Джим Триветт. — Это он?
— Да, сэр, — сказал негр. — Тот самый.
Юджин, прислонившись к дереву, слушал их заговорщический шепот. Ночь, огромная и настороженная, окружала его злым внимательным бдением. Губы у него похолодели и дрожали. Он всунул между ними сигарету и, ежась, поднял толстый воротник пальто.
— Мисс Лили знает, что вы придете? — спросил негр.
— Нет, — ответил Джим Триветт. — Ты ее знаешь?
— Да, сэр, — ответил негр. — Я вас провожу.
Они пошли к дому, а Юджин остался ждать в тени дерева. Они обошли парадное крыльцо и направились к боковому входу. Негр тихонько постучал в решетчатую дверь. Всегда решетчатые двери. Почему?
Он ждал, прощаясь с самим собой. Он стоял, занеся над своей жизнью клинок убийцы. Он по горло утонул в тине осложнений. Спасения не было.
Из дома доносился слабый приглушенный шум: голоса и смех и надтреснутое хрипение старого фонографа!
Но как только негр постучал, там все смолкло. Ветхий дом, казалось, прислушивался. Мгновение спустя воровато скрипнула дверь: он уловил тихое испуганное журчанье женского голоса. Кто это? Кто?
Тут к нему вернулся Джим Триветт и сказал тихо:
— Все в порядке, Джин. Пошли!
Он сунул монету в ладонь негра. Один миг Юджин смотрел в широкое черное дружелюбие его лица. По его застывшему телу прокатилась теплая волна. Черный зазывала исполнял свою работу охотно и сердечно: на их неприглядную купленную любовь падала теплая тень его доброты.
Они тихо прошли по дорожке, поднялись на несколько ступенек и шагнули в зарешеченную дверь. Возле нее стояла женщина, пропуская их внутрь. Когда они переступили порог, она плотно закрыла дверь. Они пересекли маленькую веранду и вошли в дом.
Они оказались в небольшой прихожей, которая рассекала дом пополам. Коптящая лампа с прикрученным фитилем отбрасывала неясный круг света во тьму. Лестница без ковра вела наверх. Слева и справа были двери, и еще вешалка, на которой висела старая мужская фетровая шляпа.
Джим Триветт немедленно обнял женщину, усмехаясь и хватая ее за грудь.
— Привет, Лили, — сказал он.
— Господи! — Она бесформенно улыбнулась и продолжала смотреть на Юджина, любопытствуя, что выбросила ей пасть ночи. Потом, повернувшись к Джиму Триветту, сказала с грубым смехом:
— Ах, черт! Женщине, которая его заполучит, придется отрезать ему ноги по колено — уж очень они длинны.
— Я бы посмотрел на него с Тельмой! — сказал Джим Триветт, ухмыляясь.
Лили Джонс хрипло рассмеялась. Правая дверь открылась, и в прихожую вошла Тельма, маленькая, хрупкая женщина. Вслед ей несся визгливый бессмысленный смех. Джим Триветт нежно обнял ее.
— Господи! — сказала Тельма жестяным голоском. — Что это у нас здесь такое? — Она вытянула острое птичье личико и нагло уставилась на Юджина.
— Я привел тебе нового кавалера, Тельма, — сказал Джим Триветт.
— Вы когда-нибудь видели другого такого долговязого парня? — спросила Лили Джонс, ни к кому не обращаясь. — Какой твой рост, сынок? — добавила она добродушно, повернувшись к нему.
Его слегка передернуло.
— Не знаю, — ответил он. — Примерно, шесть футов три дюйма.
— Нет, он выше! — решительно заявила Тельма. — В нем не меньше семи футов, чтоб мне с этого места не сойти.
— Он последний раз мерился на прошлой неделе, — сказал Джим Триветт. — Так что точно он сказать не может.
— Да он же еще совсем молоденький, — сказала Лили, вглядываясь в него. — Сколько тебе лет, сынок?
Юджин отвернул бледное лицо в нерешительности.
— Мне. — Его голос сорвался. — Мне около…
— Ему скоро восемнадцать, — поддержал его Джим Триветт. — Можешь не беспокоиться. Длинный знает, что к чему. Он стреляный воробей. Я тебе врать не стану. Это точно.
— Что-то непохоже, — с сомнением сказала Лили. — По лицу ему не дашь больше пятнадцати. Да и лицо-то у него какое маленькое, — с недоумением докончила она.
— Другого у меня нет, — сердито сказал Юджин. — Извините, что не могу сменить его на другое, побольше.
— Оно чудно выглядит при таком росте, — терпеливо объяснила она.
Тельма толкнула ее в бок.
— Потому что у него кости большие, — сказала она. — Это парень хоть куда! Когда он обрастет мясом, то будет видным мужчиной. Ну, и будешь же ты головы кружить, Длинный! — сказала она резко и сжала его холодную руку.
А в нем призрак, его незнакомец, отвернулся в печали. «Боже мой! Я буду это помнить», — подумал он.
— Ну, — сказал Джим Триветт, — довольно зря время терять.
Он снова обнял Тельму. Она кокетливо отбивалась.
— Иди наверх, сынок! — сказала Лили. — Я сейчас приду. Дверь открыта.
— Пока, Джин, — сказал Джим Триветт. — Не торопись, сынок.
Он грубовато обнял Юджина за плечи и ушел с Тельмой в левую дверь.
Юджин медленно поднялся по скрипучим ступенькам и вошел в открытую дверь. Жаркая масса углей тлела в камине. Он снял пальто и шляпу и бросил их на деревянную кровать. Потом он напряженно сел в качалку и наклонился вперед, вытянув дрожащие руки поближе к теплу. Комнату освещали только угли, но в их тусклом ровном красном отсвете он разглядел старые обои в грязных потеках, местами оборванные и свисающие шуршащими лентами. Он сидел тихо, наклонившись вперед, но время от времени все его тело сотрясала отчаянная дрожь. «Зачем я здесь? Это не я», — думал он.
